в толпу. Но его успевает подхватить сутулая фигура, с ног до головы закутанная в серую накидку.
– Обожди, внучек, – слышится хриплый старушечий голос, – не время сейчас взапуски играть.
– Пустите! – сердится мальчишка, пытаясь вырваться из цепких пальцев. – Я уже большой, мне можно!
По толпе катится неодобрительный ропот. Люди искоса глядят на сопляка. В этот момент к ним подбегает запыхавшаяся мать.
– Авдий! – выпаливает она. – Как ты посмел ослушаться меня?!
Женщина замахивается, намереваясь отвесить мальчишке подзатыльник, но её руку перехватывает старуха.
– Ксения! – неожиданно рявкает она. – Сколько раз тебе говорить, что это не метод!
Женщина, глядя на старуху и тщетно пытаясь вырвать ладонь, обиженно тянет:
– Эльза, а как его ещё приструнить? Совсем от рук отбился, как… – женщина замолкает и, помедлив, добавляет: – муж погиб.
Старуха разжимает пальцы. Гладит мальчишку по голове.
– То моя вина была, не смогла выходить, не удержала.
– Не кори себя! – спешит ответить Ксения. – После того боя с летунами многих господь к себе призвал. Значит, такова его воля!
Эльза кивает, затем оборачивается, окидывает взглядом людей в притихшей толпе. В этот момент звонарь на колокольне, с криком: «Вижу их!» – ударяет в колокол. Над монастырём разносится печальный перезвон, эхом летящий по руслу Москвы-реки.
Эльза переводит взгляд на возвышающуюся, метрах в пятидесяти от неё, величественную церковь, построенную из красного кирпича, затем вздыхает и, бросив: «Я скоро приду», – направляется к церкви.
Люди смотрят ей вслед и тихо, так, чтобы Эльза не расслышала, вновь о чём-то возбуждённо переговариваются друг с другом…
Застыв на пороге храма, старуха мнётся, переступая с ноги на ногу, и, глубоко вдохнув, точно перед прыжком в омут, заходит внутрь. Пройдя с десяток шагов, Эльза замирает, видя, что на полу церкви, раскинув руки и что-то шепча, лежит отец-настоятель. Рядом с ним валяется деревянный посох – толстая, обожжённая до черноты, сучковатая палка, покрытая непонятными письменами, с грубо вырезанным навершием в виде креста. Скрипящему, как несмазанное колесо телеги, голосу старика вторит шипение развешанных по стенам нещадно коптящих масляных лампад, чей тусклый свет порождает смутные тени под высоченным сводчатым потолком.
Постояв с минуту, старуха, наконец, решается побеспокоить отца-настоятеля.
– Отче! – тихо произносит Эльза. – Прости мне дерзость мою!
Но священник, тихо повторяя слова молитвы, продолжает лежать, раскинув руки, точно пытаясь обнять кого-то невидимого.
Господь – Пастырь мой;
Я ни в чем не буду нуждаться:
Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.
Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты
