тих краях с освобождающейся из-под снежного покрова землей. Приближение весны чувствовалось все явственнее. В воздухе носились и громко перекликались между собой удачно перезимовавшие птицы, оставшиеся здесь осенью. А на хозяйском дворе, лохматые и взъерошенные, чирикали и плескались в предвесенних лужах воробьи, старавшиеся все время держаться как можно ближе к человеческому жилью.
Стояла середина февраля 1944 года. Совсем скоро должна была вступить в свои права бурная украинская весна днепровского правобережья. А пока оттепели чередовались с заморозками. Дороги то превращались в непролазное месиво, то вновь покрывались за ночь твердым панцирем из раскатанной грязи вперемешку с ледяным настом. Лишь только ударял мороз, как все тут же приходило в движение – по одну сторону линии фронта, пользуясь любой возможностью перемещения, с надрывным гулом, издалека похожим то на всхлипывания, то на завывания, катились панцеры, как их называли там. И то же самое повторялось по другую сторону – грохоча дизелями и расшвыривая во все стороны комья земли, молотили траками танки. К полудню солнце осаживало остатки грязного снега в размягченный чернозем дорог-направлений. И тогда любая техника, не успевшая за утренние часы добраться до пункта назначения или просто отползти в лес, безнадежно вязла – по крыши, по борта, а то и по башни. Если ее не уничтожал противник днем, за ночь ее либо вытаскивали, либо бросали, отчаявшись. Третью неделю шло упорное сражение в районе Корсуня.
Капитан Терцев обнаружил себя лежащим на прелом сене. Пахло сыростью и мышами. Дверь наружу была открыта, но ее проем загораживали две планки и верхние ступеньки приставной лестницы. Сквозь них виднелся клочок бездонного неба, поражавшего своей чистотой и синевой. Вот лестница поползла вниз, остановилась, заскрипели ступеньки, и через мгновение дверной проем загородила чья-то фигура. Прошуршали осторожные шаги, тихонько брякнуло металлическим звоном, и перед Терцевым обрисовалось настороженное лицо сержанта Ветлугина, механика-водителя одной из машин их танковой роты.
– Очнулись, товарищ капитан? – склонился ближе Ветлугин.
– Где мы? – тихо, но внятно спросил Терцев, пытаясь приподняться на локте. Все тело нещадно ломило, а голова будто раскалывалась на тысячи кусков одновременно.
– Лучше лежите. – Ветлугин осторожно уложил капитана обратно.
– Где мы, Ветлугин? – повторил свой вопрос Терцев.
– На чердаке, – просто ответил сержант. – В сарае.
– Это я догадался, что на чердаке, – попытался усмехнуться, но вместо этого лишь болезненно поморщился Терцев, опять делая попытку приподняться. – Что за дом, куда попали?
– Уж попали… – неопределенно утер нос Ветлугин. И посмотрел на Терцева, теперь уже пристально и недоверчиво: – Что, вообще ничего не помните?
– Дай воды, – вместо ответа проговорил Терцев, разглядев в сумраке, царившем в глубине чердака, блеснувший в руках сержанта котелок с водой.
– Вам и принес, – ухмыльнулся краешком рта Ветлугин, осторожно приподнимая голову Терцева и поднося к его губам край котелка.
Сделав несколько глотков, Терцев подбородком оттолкнул котелок. Перед глазами плыли красные круги, в голове бродили какие-то картины воспоминаний, никак не желавшие становиться связанными. Зато где-то внутри крепло очень нехорошее ощущение. И происходило оно отнюдь не из-за физического самочувствия.
– Ну что? – буквально просверлил очередным взглядом Ветлугина капитан.
Ветлугин повертел головой, поскреб растопыренными пальцами стриженый затылок и быстро выпалил, глядя в другую сторону:
– В плену мы…
– Вот… – буквально выдохнул крепкое русское словечко из пяти букв Терцев и откинулся на спину. И настолько это было уместно, созвучно их ситуации и настроению, что Ветлугин только пожал плечами и подпер щеку ладонью. Попытался пошутить:
– Ну да, собственно, вот и вся история…
Нет, не вся. Терцев закрыл глаза и усилием воли заставил себя вспоминать.
…Лязг, грохот разрывов, пулеметная пальба, и вдруг этот страшный удар, а потом взрыв… Стоп! А что было до этого? Было до этого…
Терцев напрягал свою память, ища ответа.
…Что было до этого? Не помню… Небо, где-то он уже это видел. Небо и… что же там еще было? Ах да – снег, как же он мог забыть. Небо и снег. Он видел это через смотровые щели танка. Бескрайнее снежное поле до самого горизонта. Так, по крайней мере, ему казалось. И небо вдали, такое же синее, как сейчас. И немецкие танки, ползущие по этому снежному полю прямо на него. Так… Что же дальше? Что потом? Потом сигнал к атаке, этот громкий лязг гусениц, давно ставший привычным, вибрация башни… Он видел сквозь смотровые щели то небо, то снег. Потом стрельба, бой. Он что-то командовал, его экипаж тоже стрелял. Потом у них заклинило башню… Нет, это позже.
