девочки, еще больше усиливавшие ее волнение своими слезами.
Ия была единственным спокойным человеком среди этой так элегически настроенной толпы. И как всегда трезвая и здоровая по натуре, враг сентиментальностей и всяких бесполезных волнений, она, возвысив голос, обратилась к окружающим ее воспитанницам:
– Ну, дети, довольно! Вы видите, как ваши слезы вредно действуют на вашу наставницу, как нервируют ее… Перестаньте же плакать. Магдалине Осиповне и так нелегко расставаться с вами. Не надо же усугублять ее горе. Иногда приходится сдерживать себя, стараться не показывать своего волнения, когда это наносит вред другому. Магдалина Осиповна, голубушка, вам нехорошо? Разрешите напоить вас водой. Может быть, вы пройдете отдохнуть немного? Я вас отведу.
И, энергично взяв под руку Вершинину, Ия вывела ее из кружка толпившихся воспитанниц и повела в коридор.
Лишь только обе девушки скрылись за дверью, слезы пансионерок прекратились сами собой… Мало-помалу затихли всхлипывания, попрятались платки, исчезая в карманах коричневых форменных платьев. Но потребность вылить так или иначе накопившуюся боль и горечь еще не миновала у девочек.
– Вот так штучка, нечего сказать! – первой приходя в себя, произнесла недовольным голосом Маня Струева. – Чуткости ни на волос, то есть ни-ни… Мы плачем по Магдалиночке нашей, а она нотации, видите ли, читает.
– Идол бесчувственный! – всхлипывая, выпалила башкирка.
– Из молодых да ранняя! – вставила Шура Августова.
– Да неужели же ей, mesdames, только семнадцать лет? – прозвучал чей-то удивленный голос.
– А вы заметили, какие у нее губы? Злые, тонкие, и улыбается она как-то странно.
– А все-таки она прехорошенькая… Этого отнять нельзя.
– Ну вот еще! Ничего хорошего нет абсолютно.
– Волосы ничего себе еще. А глаза как у змеи, так и жалят насквозь.
– Ведьма она! Ненавижу таких. Воображаю, как нам «легко» будет с ней после ангела нашего Магдалины Осиповны!
– Mesdames, слушайте: в память Магдалиночки все мы обязаны игнорировать эту противную, холодную Басланову. Совершенно не сближаться с ней. И первая, кто будет нежничать с ней, – изменит нашей бедной дорогой Магдалиночке… – пылко заключила Шура.
– Августова, ступай сюда к Зюнгейке. Зюнгейка хочет целовать тебя за такие слова, – и непосредственная, порывистая башкирка бросилась на шею Шуре.
– Итак, mesdames, помните, первая из нас, пожелавшая войти в дружеские отношения с этой черствой, сухой Баслановой, становится врагом класса. Все ли поняли меня? – и Маня Струева энергично тряхнула своей всегда растрепанной головкой.
– А я, представь себе, Струева, не поняла тебя, ни тебя, ни твоих единомышленников, – произнесла высокая, худая девушка в очках, казавшаяся много старше ее четырнадцатилетнего возраста, Надя Копорьева, дочь инспектора классов частного пансиона Кубанской, – представьте,
