поверх высокой стены, Эмма почувствовала, как в животе у нее начали порхать маленькие бабочки. Внизу и впрямь простерся целый мир. В каньонах домов виднелись пересекающиеся ручейки улиц, крошечные автомобили и автобусы, казавшиеся отсюда игрушечными. С такой высоты все выглядело правильным и настоящим.
Бев опустила монетку в ящик и приникла к телескопу, но Эмма предпочитала смотреть на мир собственными глазами.
– А мы можем жить здесь?
Бев возилась с настройкой, пока не нацелила телескоп на статую Свободы.
– Здесь, в Нью-Йорке?
– Здесь. Наверху.
– Здесь никто не живет, Эмма.
– Почему?
– Потому что это – туристический аттракцион, – рассеянно отозвалась Бев. – И одно из сказочных чудес света, как мне представляется. А в сказке жить нельзя.
Но Эмма, глядя поверх высокой стены, подумала, что она бы смогла.
Телевизионная студия не произвела на нее особого впечатления. В реальности она вовсе не выглядела такой красивой и большой, как на экране. Да и люди здесь были самые обыкновенные. А вот камеры ей понравились. Они оказались огромными и неуклюжими, а люди, работавшие за ними, были, наверное, самыми важными здесь. Эмма подумала: а если посмотреть в одну из них, то будет ли это похоже на телескоп на вершине Эмпайр-стейт-билдинг?
Но, прежде чем она успела спросить об этом Бев, раздался громкий голос какого-то худощавого человечка. Он говорил с самым странным акцентом (американским), который она когда-либо слышала. Половину из того, что он сказал, она попросту не поняла, зато разобрала слово «разрушение». За этим последовал взрыв криков и неистовых воплей.
После того как первый испуг миновал, Эмма перестала прятаться за юбку Бев и выглянула наружу. И, хотя причину криков она не понимала, они перестали казаться ей пугающими. Девочка сообразила, что это были звуки восхищения молодежи, которые отражались от стен и рикошетировали от потолка. Они заставили ее улыбнуться, несмотря даже на то, что рука Бев слегка подрагивала в ее ладошке.
Ей понравилось, как двигался по сцене отец, подпрыгивая и привставая на цыпочки, в то время как его голос, чистый и сильный, сплетался сначала с голосом Джонно, а потом и Стиви. Волосы его отливали золотом в ярком свете прожекторов. Эмма была ребенком и потому легко распознала в этом волшебство.
В памяти ее и в сердце до конца жизни сохранится эта картинка, на которой четверо молодых людей стоят на сцене, купаясь в ярком свете, своем триумфе и музыке.
За три тысячи миль от них Джейн сидела в своей новой квартире. На столике рядом стояла пинта «Джилби» и унция «Коламбиан Голд».[3] Она зажгла свечи, несколько десятков свечей, чтобы они вместе с наркотиками привели ее в умиротворенное расположение духа. Из стереопроигрывателя доносился чистый тенор Брайана.
На деньги, полученные от него, она перебралась в Челси. Здесь обитала молодежь, музыканты, поэты, художники и те, кто последовал
Сорт конопли, культивируемый в высокогорье Колумбии, и производный от него наркотик.
