обычаев и предрассудков. Люди любых цивилизаций, культурных и диких, прекрасно знают, что убивать и воровать, обманывать и превозноситься, завидовать и блудить – это плохо, этого нельзя делать. Хотя при этом люди найдут себе массу предлогов, чтобы разрешить себе все такие действия. И главный здесь предлог, тоже поразительным образом общий для всех времен и народов: грешить можно по отношению к чужим, но не к своим. Своего человека нельзя убить, обокрасть, обмануть. А чужого – пожалуйста, потому что он не совсем человек.
Людям постсоветских обществ оскомину набило сравнение морального кодекса коммунизма с десятью заповедями Библии, причем утверждалось, будто коммунисты с Библии списали. Да ничего подобного! Это сходство только иллюстрирует положение об универсальности нравственного закона, записанного в человеке где-то гораздо глубже, чем десять библейских заповедей. Вообще, если суждение А похоже на суждение Б, причем Б было высказано раньше А, то есть подозрение, что А списано с Б. Но столь же логично для обоих положений предполагать единый общий источник В, из которого и А, и Б вытекают независимо. Это известное рассуждение о заимствованиях в исторических документах полностью работает и в данном случае.
Вспоминаются строки из «Законов пионеров Советского Союза». Первая строчка: «пионер предан родине, партии, коммунизму». Что это, как не первая из десяти заповедей: возлюби своего бога? И поставлена фраза на законное для нее первое место. Верность богам – любая мораль начинается с этого, отсюда вытекает и сюда же втекает. Я теперь уж никак не поверю, будто составители пионерских правил учились по Библии. Это не серьезно. Просто есть общая природа человека, размышляющего над моральными нормами. В ней уже есть некая общая матрица, общий план расстановки категорических императивов. Грубый план матрицы таков: возлюби Бога (богов) и ближнего. В зависимости от дальнейших религиозных убеждений, имена богов и «чины» «ближних» подставляются в узловые точки матрицы. Вот и все. Готов моральный кодекс.
Эта универсальность нравственного закона, наличие совершенно единой «нравственной матрицы» все-таки является очень серьезным нашим знанием о собственной нашей природе. Это уже не внешнее, а внутреннее наше знание. Во внешнем мире мы видим целесообразность и разумный замысел в природе, а в себе самих – наличие и универсальность нравственного закона.
И для очень многих людей свое собственное личное открытие нравственного закона служило решительным свидетельством в пользу бытия Бога. Пожалуй, даже еще более убедительным свидетельством, нежели разумный замысел в природе. Таким путем, например, движется Клайв Льюис в своих радиобеседах о христианстве, ставших впоследствии классикой под названием: «Просто христианство».
А рядом со знанием универсального нравственного закона стоит очень ясное ощущение, что я (как, вероятно, и любой иной человек) этому нравственному закону полностью или частично не соответствую.
