города и целыми семьями убивали многочисленных безвинных людей. Шайки разбойников рыскали по деревням, грабя и сжигая все на своем пути. Никто не чувствовал себя в безопасности – ни от природы, ни от других людей. В то же время в Европе постепенно складывалась цивилизация, основанная на новом мироощущении. Население росло, строились новые города, земледелие, благодаря усовершенствованным плугам и другим орудиям, было на подъеме, купцам было чем торговать, ремесленники работали в городах, а паломники путешествовали по суше и по рекам.
Мир пришел в движение. Неслучайно на церквях стали появляться шпили. Вся эпоха была пронизана символизмом шпиля, соединяющего землю и небо, конкретное и абстрактное: приземистые, бросающиеся в глаза лачуги – воплощение материальной приземленности, бедности и утомительного труда, – и возвышенные реалии невидимого града. Придет ли избавление от земных трудов и невзгод? Неужто жалкая жизнь окончится лишь преисподней? Людей манили небеса, которые они представляли себе чистыми, светлыми, благоуханными и ярко сияющими. (Испокон века женщины, хоть и воспринимались созданиями нечистыми, почему-то были обязаны поддерживать чистоту дома. Люди судили женщину по тому, насколько чистым был ее дом, а члены семьи – опрятными. От женщин требовалось быть «чистыми» и в сексуальном смысле.)
Если говорить об этимологии, то слово шпиль (spire) – это стрелка, росток, побег. Шпили соборов той эпохи, изваянные в камне и украшенные цветочными почками, несли весть о том воскресении, которое сулила весна. Весной я часто проходила около соборов и смотрела на их шпили сквозь ветви деревьев с точно такими же набухшими почками, как и тогда. Наверняка в Средневековье прохожие точно так же поднимали глаза, и эта символика несла им утешение. Сохранились письменные свидетельства о том, что в пасхальные дни крестьяне, толпясь в церковных дворах, устраивали там шумное языческое ликование, что вызывало гнев священников. Однако людей притягивало неземное. Они надеялись, что на небесах избавятся от тягот повседневной жизни, найдут отдых и утешение. Это было время чрезвычайного подъема духовности. В этой атмосфере контраста между приземленным и возвышенным возник ритуализированный кодекс поведения под названием «рыцарство»[17], призванный примирить сферы военного дела и религии, дав им общего врага. Ощущалась потребность в таком нравственном толковании, которое позволило бы Церкви терпимо и искренне относиться к воинам, а воинам – без душевного смятения отстаивать собственные ценности. Воины, став рыцарями своего сеньора, теперь, как предполагалось, боролись за правду, добродетели, благочестие и веру. В ходе торжественной церемонии посвящения рыцарь должен был очистить свою душу исповедью, причаститься и принести священные обеты. И после этого он был свободен убивать за святое дело.
Нелегко было жить рыцарям, единственным делом которых оставалась война. А сражаться им приходилось в рукопашном бою, в доспехах, которые не отличались
Слово «рыцарство» в его английском написании (
