не то чтобы возразил, но разъяснил:
– Слово свято только тогда, когда оно от Бога. Но не всяко слово от Бога. В том и вся житейская мудрость заключена – уметь воспринять слово божье.
– Князь – помазанник божий? – то ли спросил, то ли утвердил Мономах.
Так же ответил и Григорий.
– Помазанник, но не Бог?! В твоих устах, великий князь, не токмо божье слово, но иных много…
– И от беса может быть слово? – внезапно спросил князь.
Вопрос не застал Григория врасплох.
– Одному тебе следует знать о том. В человеке много чего от мира сего – и гордыня, и уныние, и любодеяние, и жажда богатства и чревоугодия… И всё то выражено словом. Всё на устах не токмо у человеков малых, но и у больших, а паче на устах не токмо простых князей, но и помазанников божьих.
– Так что же я за правитель, ежели, дав слово, могу его иначить или вовсе наплевать на него?
– В том и мудрость твоя – прежде чем дать Слово, предвидеть и пользу, и вред его. Язык наш прорицает: не давши слова – крепись, а давши – держись. Многие считают, что мудрость вся в том, чтобы держаться. Ан нет, она в крепости. В оном вся сила! Скрепи и сердце, и душу свою глубокой и полезной думой, разговором с самим Богом и советом с ним. И только потом решай о Слове своём.
– Умён ты, отче. Простотой своей умён. А как быть, коли дадено слово и крестным целованием подтверждено. Нарушить – грех великий. Так?
– Так.
– А что мне делать тогда? Единственно – не нарушать!
Григорий улыбнулся широко, но сказал жестокое:
– Аль не было такого? Аль не нарушал Слова и крестного святого целования?
Мономах некстати озорно ухмыльнулся и поспешил скороговоркой:
– Грешен, грешен, отче. Каюсь! И долго ещё каяться мне, во всю жизнь. С того порою и сокрушена душа моя. Прости, отче!
– Бог простит! Тяжела твоя шапка, Мономах.
– Ох тяжела, ох тяжела шапка Мономашья, – понравилось сказанное великому князю.
Они ещё долго беседовали, а Всеволод молча слушал, думая о своём.
Григорий остался на обеденную трапезу. За столом в узком кругу Мономах ещё более воспрял душою, обласкав добрым словом Всеволода, потому и решился тот высказать наболевшее.
Великий князь выслушал, не перебивая, страстную речь. А когда замолк Всеволод, молвил с усмешкой:
– Высокое княжение не клянчат, но берут, – искоса глянул на Григория, вопрошая: «Как ты о том разумеешь, отче?» – И снова к Всеволоду: – Ярослав взял княжение по праву. И не мне разводить свару в гнезде Святославовом.
– Ярослав погубит княжество, нет у него ни сил, ни разума, чтобы оным править, – преодолев внезапный холод в груди, поспешил сказать Всеволод. – Черниговский народ и дядю Давыда терпел, считая себя Ольговыми.
– Не одни они так считали, – вовсе развеселился Мономах. – Ан по-другому вышло. А ты, сын, под чьим
