Митрофанович выдумал для «Ромэо и Джульетты» очень оригинальную мизансцену. Выглядела она так. Леди Капулетти и её дочка, то есть Тамара и Ася в маске, временно заменявшая в данной сцене беременную Карину, взбегали на второй ярус сцены и там ложились ничком, до пояса обнажившись. Кормилица, то есть Даша, сняв обувь, делала им массаж, голыми ногами топча их хрупкие спины. При этом она держалась за цепи, свисавшие с потолка, и весело разговаривала с двумя госпожами. Они стонали и ойкали. Этот номер, вполне себе эротичный, нравился всем, кроме двух его горизонтальных участниц. Они устраивали скандалы, жалуясь, что у Даши – грубые пятки. Даша обиженно отвечала, что ей приходится много ходить пешком – в отличие, от Макаровой, которая живёт близко, и от Тамары, которую всюду возит её любовник Артур. Тамару эти слова бесили, и справедливо – Артур её подвозил только от театра до метро, так как они жили в разных местах. Остальные девушки, осмотрев и ощупав Дашкины пятки, сошлись на том, что они – достаточно гладкие. Только секретарша директора, Вероника, стала на сторону жертв массажа. Тамару она терпеть не могла, но со второй жертвой дружила. Как бы то ни было, это дело для Дашки кончилось плохо.
Воскресным вечером шёл спектакль «Проститутки и лесбиянки». Он был поставлен по пьесе крайне бездарного драматурга, жена которого приходилась родственницей директору. Публика на этот спектакль шла, поскольку он изобиловал понятно какими сценами, но актёры и режиссёр его ненавидели. Героинями пьесы были три проститутки, являвшиеся так же и лесбиянками. Две из них обожали третью. И враждовали между собой. Этих двух играли Эля и Даша, третью – Тамара. Роль у неё была очень сложная. Приходилось петь акапелла – да не по-русски, а по-испански, изображать с Кремнёвым половой акт, бороться с маньяком и драть ремнём двух подружек – за то, что те ей небрежно сделали педикюр. Это всё Тамару бесило невероятно. За полчаса до спектакля она, будучи уже в гриме, отправилась к мужикам – попросить Кремнёва, чтоб он на сцене чулки с неё не снимал, поскольку она не побрила ноги. Идя, она в сотый раз повторяла слова проклятой испанской песни. Кроме Кремнёва в гримёрке был Юрий Серафимович – пятидесятилетний актёр, который исполнял роль маньяка. Роль ему подходила – он обладал на редкость тяжёлым голосом и тяжёлым взглядом. Когда Тамара вошла, Юрий Серафимович сидел в кресле, читая книгу. Кремнёв ходил взад-вперед, о чём-то сосредоточенно думая.
– Так ведь Элька с Дашкой будут тебе ногти на ногах красить, – произнёс он, выслушав Тамару, – как с этим быть?
Тамара остолбенела на один миг. Потом рассмеялась.
– Ну я и дура! – заверещала она, ударив себя ладонью по лбу, – это что такое? Ведь это клиника, Пашка! Самая настоящая клиника! Да?
– Да пусть эти две мартышки тебе заодно и ноги побреют, – предложил Юрий Серафимович, оторвавшись от книги. – Лично мне кажется, что нелепостей в этом спектакле должно быть больше во много раз. Автор поленился. Пробелы надо восполнить.
Тамара села на стул.
– Юрий Серафимович! Это – не нелепости, а блевотина!
– Ну и что? Нормальные люди на этот шедевр не идут, а быдло блевотину жрёт взахлёб и просит ещё. Чем ты недовольна?
– Я недовольна тем, что
