увидела дочь и заторопилась к ней по стриженой траве.
– Дорогая моя!
Оливия еще не видела мать после болезни и внимательно всмотрелась, ища и боясь найти в ее облике перемены. Но она только немного похудела, а в остальном казалась такой же, как всегда, – вид здоровый, щеки разрумянились, молодая, упругая, длинноногая. Хорошо бы не рассказывать ей о смерти Космо, чтобы сохранилось на ее лице это счастливое выражение. Люди остаются живыми, пока кто-нибудь не сообщит тебе об их смерти. Хорошо бы вообще никто не приносил никому таких известий.
– Оливия, как я тебе рада!
– Что это ты там стояла с пустой корзиной в руках?
– Просто стояла, и все. Смотрела. Чудесный день. Доехали благополучно? – Она заглянула Оливии через плечо. – А где же твой друг?
– Вышел у трактира купить тебе подарок.
– Ну, это совершенно лишнее.
Пенелопа на ходу кое-как вытерла ноги у порога и вошла в дом. Оливия вошла следом, закрыла за собой дверь. В зимнем саду на каменном плитчатом полу были расставлены плетеные кресла и табуретки, и на всех сиденьях – выцветшие диванные подушки. Здесь было очень тепло, душно от зелени и влажной земли и нежно пахло цветущими фрезиями, любимым цветком Пенелопы.
– Он просто проявил деликатность. – Оливия швырнула сумку на светлый сосновый столик. – Мне надо тебе кое-что сообщить.
Пенелопа поставила рядом с сумкой бельевую корзину и повернулась к дочери. Улыбка медленно сошла с ее губ, прекрасные темные глаза взглянули встревоженно. Но голос, когда она проговорила: «Оливия, на тебе лица нет», был тверд и ясен, как всегда.
Это придало Оливии храбрости. Она сказала:
– Да, я знаю. Мне только утром стало известно. К сожалению, печальная новость. Умер Космо.
– Космо? Космо Гамильтон? Умер?
– Звонила Антония с Ивисы.
– Космо, – повторила Пенелопа, и лицо ее выразило боль и печаль. – Не могу поверить… Такой славный человек. – Она не заплакала, но Оливия и не ожидала от нее слез, мать не из тех, кто плачет. Она за всю жизнь ни разу не видела Пенелопу плачущей, но румянец схлынул с ее щек, и рука сама прижалась к груди, словно стараясь унять сердцебиение. – Славный, милый человек. Голубка моя! Ах, какое горе! Вы так много значили друг для друга. Как ты?
– А ты-то как? Я боялась тебе сказать.
– Я ничего. Это от неожиданности. – Она слепо протянула руку, нащупала стул и медленно, тяжело села.
Оливия с тревогой посмотрела на нее, окликнула:
– Мамочка?
– До чего глупо. Мне как-то немного не по себе.
– Может быть, глоток коньяка?
Пенелопа слабо улыбнулась, закрыла глаза.
– Прекрасная мысль.
– Сейчас принесу.
– Он стоит в…
– Я знаю, где он стоит. – Оливия скинула свою сумку на пол, пододвинула скамейку. –
