сыпятся, спелые крупные яблоки. Так вот жили весело. Война, говорит, это не только страдания каждый день. Если бы только страдали – никогда бы не победили, дух ещё у солдат был очень весёлый. Мы, говорит, даже когда отступали, ни на минуту не сомневались, что пойдём снова вперёд. Никогда не сомневались. Если отступали – значит, так надо, Сталину виднее, что делать. Солдаты верили в Победу даже в самое трудное время, и поэтому дух армии был очень сильный. А уж когда начали наступать, то там и вообще всё с песнями.
В перерыве я выходил во двор, мне хотелось посмотреть, как там другие люди живут. Вышел как-то, прошёл немножко, смотрю – у другой двери барака сидит какой-то мужчина с огромной головой, чуть ли не такого же размера, как тело, – лицо маленькое, а череп большущий. Там перед ним друзья сидели, все разговаривали, вроде ничего особенного. Меня, конечно, ограничивала работа над определённой темой. И это же заставляло следить за мной начальство, директоров домов-интернатов. Они боялись, чтобы я кого-нибудь ещё не стал рисовать, и знакомили меня только с инвалидами войны.
Но я не сразу понял, что, рисуя бывших солдат, я показываю только одну часть инвалидов войны, скажем, активную часть. Но ведь была ещё и пассивная часть инвалидов войны, например, женщины, которые тоже стали инвалидами во время войны, хотя они и не воевали. Они находились и в оккупации, и работали самоотверженно в тылу, и теряли детей от голода и болезней (как моя мать, например, похоронила троих своих малышек в войну). Они являлись уже страдающей стороной с психическими и физическими расстройствами. В общем, я решил, что инвалиды войны в моих работах должны присутствовать и как участники сражений, победители, и как жертвы войны среди мирного населения. И эти жертвы по своей художественной выразительности должны вызывать не меньше сочувствия и не меньше протеста против войны, чем сами образы участников боёв. Это решение приходило постепенно, от рисунка к рисунку. То, как я думал год назад, теперь дополнялось какими-то новыми нюансами, и работы получались очень разнообразные.
Когда я закончил рисунок своего инвалида, который отдыхает в пути, я поехал в село Атак. Это тоже очень глухое место, туда даже автобус не доходил. Я сошёл с автобуса и потом шёл ещё дорогой по заливным лугам. Дорога наконец привела меня к дому-интернату. Один из бараков там был административный, для бухгалтерии, и стояли ещё несколько бараков, где жили инвалиды. К директору я пришёл уже уставший, всё объяснил, спрашиваю: вы мне дадите какую-нибудь комнатку, чтобы я поставил туда свой рюкзак, рисунки и мог там спать? – Он говорит: а зачем вам спать где-то в комнатке, мы вам сейчас такие апартаменты дадим, что вы никогда нас не забудете.
И вот он ведёт меня мимо этих больных, которые с любопытством на нас смотрят, и приводит в отдельный домик с верандой – новый рубленый охотничий домик. Открывает дверь, а там – и ковры висят, и красные дорожки на полу лежат, и стоит огромный телевизор, и какая-то необыкновенная посуда на столе. Я спрашиваю: а откуда вообще такая роскошь? – Он отвечает:
