инженерами и преподавали в гимназиях. Но доказать это чекистам, которые с 1937-го по 1945-й держали в холодных сибирских пределах мою бабулю, встретившую там моего деда – русского физика Льва Неменова и зачавшую в заключении мою маму, было невозможно. Они посадили ее из-за фамилии. Ведь не такая, как у всех. Выделяется. Отдает аристократическим, контрреволюционным сионизмом. Впрочем, мотив у них все же был: отец моей бабушки, мой прадедушка, был мобилизован в 1915-м в чине полковника инженерных войск царской армии.
Контрреволюционная фамилия моей родни приносила беды вплоть до 1945-го, а потом моего деда вызволил из концлагеря сам Курчатов. Он сказал, что не представляет себе, как будет работать над бомбой без моего деда, которому на тот момент исполнилось уже пятьдесят два года. Бабуля была дедушкиной последней страстью, и он, выпятив вперед бородку клинышком, заявил, что без своей Ирочки (так звали мою бабушку) выходить из лагеря не собирается. Их освободили. Я помню, как бабушка любила рассказывать о своем последнем дне в лагере. Как вызвал ее начальник лагеря, вот такой же «Бирюков». Как заставил стоять перед ним, уже беременную, на седьмом месяце. Как долго и тяжело молчал, нагоняя ужас, лениво листал бабушкино «дело», курил папиросы «Казбек», многозначительно покашливая. И вдруг так неожиданно, резко, прямо в лицо:
– Что, сука, подстелилась? Как это у вас баб все так ловко получается, особенно на раздельном режиме? Это еще расследовать надо, налицо преступный сговор. Знала, что ли, под кого подстелиться-то?
– Вам не понять, товарищ чекист, – храбро ответила бабушка.
– Это почему же? – нахмурился майор – начальник лагеря. – Почему же это я, офицер НКВД, не смогу понять, как такая троцкистская сволочь провела товарища Неменова? Я-то как раз все очень хорошо понимаю. По ошибке ты выходишь, Картье, по чьей-то большой ошибке…
– А вы, товарищ начальник, изложите свои соображения письменно и пошлите лично товарищу Сталину. Это по его приказу нас с мужем досрочно освобождают из вверенного вам учреждения. Вот вы ему и напишите, что он, дескать, ошибся. Знаете, мне кажется, ему бы это не понравилось. Товарищ Сталин ошибаться не может.
Далее бабушка изображала рожу этого майора, которая сначала стала цвета свеклы, а потом побелела, словно бумага. От него запахло чем-то очень неприятным, словно майор наложил в штаны. И… бабушку выпустили.
И вот подобные рассказы я слушал и впитывал в очень молодом возрасте. И я, так сказать, с младых ногтей усвоил следующее правило: «Никогда не имей ничего общего с Системой. Она сама по себе, ты сам по себе». Не то чтобы ненависть, но очень осторожное, неприязненное отношение ко всякого рода людям в погонах было растворено в моей крови, присутствовало на генном уровне. Бабушка не поменяла свою фамилию в силу того обстоятельства, что именно из-за нее она угодила в концлагерь. Из гордости не поменяла. Она считала это неопровержимым аргументом в пользу того, чтобы не брать при замужестве фамилии деда, у которого к тому же была первая семья и в ней уже взрослые дети.
