и белками. И что жизнь его меняется куда круче, чем ему могло тогда показаться.
Не знал Шихин, что в тот самый момент, когда он опрокидывает в гастрономе на проспекте Карла Маркса стаканчик сухого красного, жена его в далеком Подмосковье растревоженно ходит по заснеженной террасе, ступает в темные промерзшие сени, заглядывает в громадную бревенчатую кухню, а за нею обреченно и безмолвно бредут две маленькие старушки, изредка взглядывая на нее с опасливой настороженностью. Старушки боялись, что дом их не понравится, что обменщица отвернется от него с презрением и насмешкой, увидев прогнившие рамы, выбитые стекла, обвалившуюся печь, просевший пол. И им придется опять зимовать здесь, в комнатке, которую они смогут протопить, им придется колоть дрова, просевать уголь, таскать воду из колодца по скользкой тропинке, а теплая комнатка на Остоженке уйдет от них, уплывет и растает. И не знали, не ведали бедные старушки, что не находила Валя ни единого недостатка в их доме и замечала одни лишь достоинства – деревянные ступени, просторные сени, большие окна в яблоневый сад, кусты роз у крыльца, пока еще заснеженные кусты, березы у забора и невероятной величественности дуб…
Освещенные зимним солнцем, удивительно похожие друг на дружку, хотя одна из них была матерью, а другая дочкой, старушки стояли на открытой террасе по колено в снегу и ждали, когда Валя скажет, что приехала зря, что жить здесь невозможно, и они согласятся с ней.
– Ну что, плох дом? – не выдержали старушки, когда Валя вышла из сеней. И сами себе ответили: – Плох, ох, плох… Без хозяина стоит, уж который год без хозяина…
– Да нет, ничего дом, жить можно, – осторожно произнесла Валя, боясь вспугнуть обменщиц.
– Можно, – закивали старушки. – Можно жить.
– Меняемся?
– Отчего же не поменяться, коли душа просит…
– Подаем документы?
– А как же, без этого нельзя, – оживились старушки. – Дом-то хорош, хорош еще дом… Жить бы да жить…
Не будем описывать, сколько крови, нервов, денег стоил обмен Шихиным, старушкам, московской мамаше – она прямо-таки трепетала от дурных предчувствий. Приметы витали вокруг Шихиных, вокруг старушек, все страшно боялись, причем боялись не кого-то определенного, с фамилией и должностью, боялись вообще, как все мы боимся, привыкнув к опасностям, приходящим с самой неожиданной стороны, к препонам, возникающим там, где никто их не ждет, к тому, что в наших деяниях вдруг обнаруживается злонамеренность, хотя с раннего детства нас приучили быть примерными и послушными. Многочисленным начальникам ужас как не хотелось этого обмена. Они видели в нем угрозу своему существованию, потакание чуждым взглядам и даже опасность для государственного устройства. Но обмен все-таки состоялся. Государство вроде уцелело, начальники усидели в своих кабинетах, Шихины получили право на избу, старушкам вручили ордер в теплую комнату на Остоженке, одинокая мамаша устремилась
