корни и расцветешь лилией, уподобишься могучему кедру, розе саронской, зеленеющей маслине в долине иорданской. Миртовый венок увенчает твою голову, голову героя и победителя. Ученики твои умножатся куропатками. Проклятия врагов обернутся в гной и червей. Изгонят злодеев через Навозные ворота, как изгнали Иосифа Каиафу, вслед за Понтием Пилатом. От недругов твоих не останется и следа как от ветра. Будут рыскать они по пустыне шакалами, пожирая падаль. И нигде не найдут успокоения, отовсюду гонимые. А ты засияешь карбункулом, даруя свет незрячим. Священным аметистом заблистает слово твое, сапфиром – истина твоя, потому как сильнее она мудрости халдейской и вавилонской. Смарагдом засверкают деяния твои.
– Умерло семя твое до времени, не принесло плода. Не горело в тебе сердце! – серо-голубые глаза Учителя вспыхнули гневом.
– Но коль так, то помоги моему неверию. Ведь люди…
– О, люди! – перебил его Учитель. – Сколько раз хотел я собрать их, да они не пожелали. Род неверный! Доколе будут терзать меня? Бесы нашли себе приют в их телах и душах. Царствие отдам малым. Вот, Лука подрастает. Он унаследует слово и дело мое. Я обучил его грамоте. Он запишет сказанное и понесет свет во мрак.
– Лука слишком молод…, – пытался возразить Иуда, но смутился духом и замолчал.
– Не веришь! – голос Учителя вновь окреп, словно и не знал он старости и болезней.
– Боюсь я. Боюсь, что и его постигнет судьба двенадцати. Разве не дал ты нам силу исцелять больных и изгонять демонов? Но где былая сила? А что может поделать малолетний Лука? Вот и ты…, – Иуда запнулся.
– Говори! – потребовал Учитель.
– Люди слабы в вере. А веру укрепит только чудо.
– Чудо? Но разве я не творил чудес? Не я ли исцелял калек, расслабленных, немощных, слепых и прокаженных? Не я ли воскрешал мертвых? Не я ли накормил несколькими хлебами и рыбами девять тысяч мужей? Не я ли ходил по воде и превращал ее в вино? Каких еще чудес им надобно? О, род лукавый! Вечно он ищет знамения и чудеса!
– Истину, истину говоришь! Но ведь не о себе пекусь. Все сбылось по слову твоему, лишь…, – Иуда замолчал. Глаза его полнились грустью и тихой печалью.
– Ты осуждаешь меня?
– Как я могу? Я червь у ног твоих… Да! – выкрикнул сын Симонов. Он вцепился костлявыми пальцами в ветхие одежды Учителя, осыпая того упреками. – Всю жизнь я следовал твоим заветам, соблюдал благочестие, шел по пути праведному. Раздал имение нищим, остался без золота, серебра и меди. Нет у меня второй одежды и пристанища. Хожу по пыльным дорогам бездомной собакой и негде голову преклонить. Разве я возвысился? О, нет! Те, одиннадцать, вечно спорили о том, кто из них более достоин возлежать близ тебя. Но я молчал. Молчал, ибо любил тебя. Слышишь? Любил! Но, думаешь, не знаю, что ты говорил обо мне? Знаю! И вот, смерть на пороге. Она равняет всех, знатного и простолюдина, глупца и пророка. Ее
