коньяк, но кофе был отвратительный – растворимый, чего я вообще не люблю, да в придачу сильно пережженный, что делало его практически непригодным к употреблению.
– Дело заключается вот в чем, – неторопливо начал свой рассказ Лев Владимирович, – несколько дней назад я был вынужден выступить в качестве эксперта в одной сделке по купле-продаже довольно дорогой картины. Следует заметить, что по профессии я искусствовед. А если быть совершенно точным.
Я одобрительно кивнула головой, и он продолжил:
– Моей задачей было оценить подлинность продаваемой картины. Иногда это бывает нелегко сделать и в благоприятной обстановке, искусство фальсификации художественных ценностей, к сожалению, в наше время достигло высокого совершенства, а при тех обстоятельствах… впрочем, об этом я уже говорил. В итоге картина была приобретена, деньги, и немалые, были уплачены, а через некоторое время, в спокойной обстановке, я с ужасом обнаружил, что это явная и, что самое прискорбное, довольно грубая подделка.
Лев Владимирович замолчал, обиженно насупив брови. Было видно, что вновь нахлынувшее негодование на подлых обманщиков мешало ему говорить. Он попытался взять себя в руки, сделав хороший глоток из стакана, и это ему в конце концов удалось.
– Признаюсь, несколько дней я не решался сообщить правду хозяину картины. А когда сообщил, то… об этом лучше не вспоминать.
Он опять разволновался и, видимо, стремясь успокоиться, допил свой стакан одним глотком.
– Короче говоря, мне дали неделю сроку на розыски аферистов, а потом в отношении меня будут приняты, как мне было сказано, «меры».
– И что же это за меры?
– Об этом я могу только догадываться, – мрачно изрек мой собеседник.
– А почему вы и ваш клиент не обратились в милицию?
Ответ на этот вопрос был для меня почти очевиден, но хотелось услышать его из собственных уст Льва Владимировича. Судя по тому, как он замялся, моя догадка была недалека от истины.
– Понимаете, права продавца на ее владение были, мягко говоря, сомнительны.
– В переводе на русский это означает, что картина краденая. Не так ли?
– Весьма вероятно, – нехотя выдавил из себя кандидат искусствоведения.
Наступило тягостное молчание.
Лев Владимирович рассказал все, что считал нужным, а я, признаться, не знала, что ему ответить.
Было совершенно очевидно, что история эта из разряда «вор у вора дубинку украл». Примерно было понятно, что за публика скупает картины и собирается принимать свои специфические меры. Можно себе представить, что это будет отнюдь не арбитражный суд. Так что уныние Льва Владимировича также легко понять.
Постепенно у меня стало возникать ощущение, что я лезу в западню. Неясно было только, захлопнулась уже за мной крышка, или еще можно сдать назад.
Я почти твердо решила не браться за это дело, но, следуя своему принципу по возможности не рубить сплеча, предложила:
– Лев
