пяти минут, поднимали вой, и папаша Генри мигом освобождал сына от всякой домашней работы и пинками гнал «унять этих охреневших кошаков в их блядском кошкодроме!». К Хэллоуину кошки стали такими ручными, что можно было играть с ними и в доме. А в День благодарения Хэнк пообещал одноклассникам, что притащит всех троих котят в школу перед самыми рождественскими каникулами.
В ночь перед этим днем вода в реке поднялась на четыре фута, обидевшись на трехдневный дождь. Хэнк опасался, что лодки сорвет с привязи, как уже было в прошлом году, и он не сможет переправиться на тот берег к школьному автобусу. Или, что еще хуже, река доберется до клетки. Перед сном он натянул резиновые сапоги, нацепил накидку поверх пижамы и с фонарем в руках вышел проверить. Дождь поредел до холодной мерзкой мороси, вытряхиваемой из низкого неба порывами ветра. Самая буря миновала. В мутной дымке над горами виднелась луна, продиравшаяся сквозь тучи. В сливочно-желтом свете фонарика Хэнк различал лодку и моторку, накрытые зеленым брезентом, скачущие на темной воде. Они рвались на свободу, струной натягивая канаты, – но те держали надежно. На устье обрушился прилив, и река текла теперь в глубь материка, а не к морю. Обычно ее воды, проделав четырехчасовой путь к океану, вставали там на час, потом разворачивались и часа два-три катились обратно. В этот откатный период, когда соленая морская вода теснила мутную дождевую, сбегавшую с гор, река вздымалась до максимума. Хэнк замерил уровень по ординару на причале – черная вода бурлила у метки пять, то бишь на пять футов выше обычного прилива, – затем дошел до края причала и по хлипким дощатым мосткам пробрался к тому месту, где его отец, уцепившись локтем за трос, будто бы приклеенный к фундаменту маслянистым светом фонарика, вбивал гвозди в массивный короб, который присовокуплял к нагромождению дерева, кабелей и труб. Генри сжимал молоток и щурился на дождевую взвесь, что ветер швырял в лицо.
– Это ты, парень? И чего приперся в этот час ночной и срачный? – свирепо вопросил он, а затем, будто бы по размышлении, предположил: – Что, пришел подсобить старику в ненастье, а?
Еще час дрогнуть на ветру и бессмысленно колотить молотком по этой дурацкой папашиной инсталляции – последнее, что было на уме у Хэнка, однако он сказал:
– Не знаю. Может, да, а может, и нет. – Он раскачивался, перегнувшись через трос и наблюдая деловитую фигуру Генри. В этот миг зажегся свет в окошке матери на втором этаже – и на фоне черных туч проступили очертания кошачьей клетки. – Не знаю, па, даже не знаю… Как думаешь, на сколько она еще поднимется за ночь?
Генри подался вперед, чтоб сплюнуть в реку давно зажеванный табак.
– Прилив продержится еще с час. Значит, такими темпами, как сейчас водичка прибывает, поднимется она еще фута на два. На крайняк – три. А потом на убыль пойдет. Тем более что и дождь шлепать перестал.
– Точно, – согласился Хэнк. – Мне тоже так сдается. – Поглядев на клетку, он прикинул, что реке придется восстать на
