красной девице за ним замужем», думала она и плакала.
В избу вошёл староста. Девицы приумолкли, Степанида не поднимала на отца заплаканных глаз.
– Что вы, девки, присмирели, хоть бы песенку какую спели, – сказал он, остановившись посредине избы.
– Пели, да замолкли, отвечали какие побойчее.
– А ты, Степанида, что голову-то повесила? или опять слезы? Дёшевы, знать, они у тебя? обратился он к своей дочке.
– Как же ей не плакать? Замуж, ведь, отдают, – сказала одна из подруг невесты, чернобровая вострушка.
– Ты, Анютка, молчи, тебя не спрашивают, – сурово заметил старик.
– Не спрашивают – а если б спросили, я бы сказала, – отчего она плачет.
– Много ты знаешь! Все вы такие: как замуж, так и реветь начнёте.
– Ну, не всегда! Кто плачет, а кто и радуется. За немилого выходить кому охота! – ввернула другая.
– Да, разве, она за немилого у меня идёт?
– А то что ж? – заголосили девицы.
– Небось, сама выбрала.
– Спроси-ка-сь сам её, если нам не веришь.
Староста подошёл к своей дочке, поднял ей рукою голову и спросил:
– Говори: насильно, что ли, я тебя выдаю?
– Батюшка, пожалей меня, не выдавай за сына кузнеца, не люб он мне.
– Вот-те на!… Это что такое? – притопнув ногой, закричал старик.
– Отдай ты меня за того приказчика, который за меня сватался, – упав перед отцом на колени, говорила Степанида.
– Уж не околдовал ли он тебя? Да что в нем хорошего? Нет, не бывать тому! Ты, девка, не дури, не срами моей седой головы; за кого я порешил, за того и выдам.
– Батюшка, не жить мне за ним, руки на себя наложу! – вскрикнула Степанида и, залившись слезами, склонилась головою на стол.
– Вон отсюда! Это вы ей все наговорили, – затопотал староста на подруг невесты.
– Уйдёмте, девушки, он, пожалуй, и прибьёт нас; вишь какой, дочки не жалеет, а мы для него ничего не значим, – сказала Анюта, накидывая на себя шубку.
Вошла мать невесты, обвела кругом глазами и спросила у старика:
– Ты что их здесь пугаешь?
– Кто их пугает? они раздор вносят… Вон их из моей горницы! – горячился мироед.
– Не твоё дело, ступай отсюда, – накинулась на него старуха, подошла к Степаниде и спросила:
– Что такое случилось?
– Ничего, матушка, – отвечала та, утирая кисейным рукавом слезы.
Старик плюнул, выругался и вышел. Старуха начала успокаивать дочку и упросила девушек остаться.
– Из-за чего дело-то вышло? – спросила она у них.
– А из-за того, что дочку-то свою вы погубить хотите, – заговорили девицы.
– Что вы, не ума ли рехнулись? – покачивая головой, вымолвила старостиха.
– Мы-то ничего, а вы из ума выжили, – выскочив вперёд, напустилась на неё Анюта.
– Не слушай ты их, моё солнышко, родители тебе зла не пожелают, – обратилась старостиха к дочке.
– Матушка, я ведаю, что ты меня жалеешь; не отдавай ты меня за кузнецова сына, – противен он мне.
– Голубка ты моя неразумная, за кого же я тебя выдам?
– Матушка, не губи меня, отдай за приказчика.
– Это что ещё за притча такая? За какого приказчика?
– За того самого, который у вас с урядником в гостях был, – ответили за Степаниду подруги.
– Ни за что! Отдам ли я её на чужую сторону? Вот чего не бывать, так не бывать.
– Смотри, тётка, худо ведь будет.
– Ну, ладно, а вас я, всё-таки, не послушаю! Молоды вы меня, старуху, учить.
Долгий спор кончился ничем; девушки разошлись по домам, старуха уложила дочку в постель, перекрестила её и заперла в светлице.
На другой день, утром, деревня знала уже о том, что происходило в доме старосты, вести эти дошли и до Чуркина; он намотал их себе на ус и подумал: «Ишь, как она в него врезалась, что-то будет?»
В тот же вечер, в Тагильском заводе, в доме складчика Акима Петровича, по случаю дня его рождения, собрались гости, между которыми находились: священник, доктор и урядник. Приказчик Акима Петровича, оправившись от болезни, мало занимался с гостями и больше всех разговаривал с урядником.
– Что
