это был истинный бич для Карталинии и Кахетии, которые в своих действиях на юге никогда не имели обеспеченного тыла[8].
Нет необходимости настаивать на том, что внешние условия крайне обостряли и без того сильно выраженную феодальную разрозненность. Это слишком очевидно.
Лучшие грузинские цари, цари-крестоносцы, были всегда поглощены элементарной борьбой за существование. Об организационной работе не могло быть и речи. А цари-мусульмане, из которых некоторые, как, напр., Ростом, правили достаточно долго и достаточно спокойно, не вносили каких-либо благоприятных изменений, вреда же принесли очень много – в смысле ущерба христианству и народности.
Как бы то ни было, и в XVIII столетии лучшим монархам этой эпохи, Ираклию II и Соломону I Имеретинскому, приходится вести напряженную борьбу с вассалами. И если заговорщики, действовавшие против Ираклия, могут сойти за крамольников, то этого нельзя сказать, напр., о Ростоме, эриставе Рачинском, могущественном феодале, доведшем в своем упорстве Соломона до изнеможения.
При таких условиях, могла ли какая-нибудь часть Грузии стать оплотом политического обновления страны? Конечно, не могла, и это тем более, что ни одна из этих частей не была достаточно сильна, чтобы повелевать другой. Карталиния, Кахетия уравновешивались Имеретией, Мингрелией, Гурией. В восточной половине Грузии силы Кахетии и Карталинии были приблизительно равны[9], в западной – Имеретия не сильнее и не слабее Мингрелии, вдобавок под боком у них Абхазия и Гурия, которые едва ли кого завоюют, но и себя завоевать не дадут. Прибавьте в этому еще разграничение сфер влияния между Турцией и Персией в Грузии – совпадающее с делением ее на Западную и Восточную, – примите во внимание, что всякий «поиск» Карталинии и Кахетии на запад от Лихских гор (и наоборот) мог вести к осложнениям между Персией и Турцией[10], и станет ясно, почему идея национального единства до второй половины XVIII века не могла стать мотивом практической политики.
Но надо отдать справедливость анархическому состоянию грузинского общества в течение ряда веков: благодаря ему, благодаря этим полунезависимые ячейкам, этим замкам в ущельях, этим убежищам в недоступных местах народность и религия не могли быть уничтожены самыми последовательными, упорными из угнетателей Грузии.
Недостаточно выиграть большие сражения; недостаточно взять главные города и крепости, занять их своими гарнизонами; недостаточно поставить на престоле верного человека – еще вопрос, будут ли его признавать. Когда шах Тахмасп отдал Карталинию вероотступнику Давиду (Даудхану), то последнему пришлось терпеть неоднократные поражения от законного царя, рыцарственного Симона; наконец, последний был взят в плен персиянами, Даудхан утвердился в Тифлисе, но многие князья его вовсе не признавали.
Не раз духовные и светские вельможи, сильные своим значением на местах, сберегали часть того, что проигрывалось
Как опасно было приглашение на службу лезгин и, вообще, какие последствия влекла за собой вечная война между феодалами, об этом писали и иностранцы. Ср., напр., Mёmoires historiqaes et geographiques sur les pays sitaes entre la mer Noire et la mer Caspienne (1797), p. 62.
Разделение Восточной Грузии на два царства и всяческое поощрение розни между ними были со времен шаха Аббаса I одним из догматов персидской политики. Сближение, напр., Луарсаба Карталинского и Теймураза Кахетинского в начале XVII в. показалось Аббасу посягательством на интересы Персии.
Когда Вахтанг V, царь Карталинский (XVII в.), имея партизан в Имеретии и Гурии, перешел через Лихские горы, взял Кутаис, вступил в Мингрелию и посадил на имеретинский престол сына своего Арчила и дадианом (т. е. владетелем Мингрелии) сделал угодного себе Левана, ахалцихский паша основательно увидел в этом вторжение в сферу турецкого влияния со стороны вассала Персии и сделал представление султану. В конце концов по желанию шаха Вахтанг отозвал своего сына из Имеретии (которая, однако, еще три раза видела Арчила своим царем!).
