style="font-size:15px;"> – Смотри, мамочка! Это ты!
С тех пор как она пошла в школу, краски стали ее жизнью. Она может неделями работать над одной зарисовкой – то уныние, то блаженная нега отражаются на ее лице. Я нахожу ее каракули на листках, лежащих возле телефона, на нашей почте, на страницах газет и журналов. Я начала прятать их в коробку. Иногда я достаю их и рассматриваю эти линии, эти изгибы каждого взмаха пера. Я люблю сияние ее сознания, люблю ее фантазию. Мир, где феи превращаются в деревья, а рыбки в птичек, где ларцы становятся цветочками, крыльями, гномами и драконами.
Иногда меня беспокоит увиденное: череп с разбитым сердцем, горящая шина, рога дьявола, грустный клоун, реки слез. Когда я спрашиваю, что все это значит, она просто пожимает плечами.
– Я не задумываюсь над этим. Они сами выходят из-под моих пальцев.
В Софи все экспрессивное – речь, лицо, движения рук во время разговора. Она больше похожа на Эндрю, чем на меня, но манеры у нее свои собственные. Она носит туники, узорчатые леггинсы и шарфы, красит волосы в розовые, синие и бирюзовые оттенки. На этой неделе они фиолетовые, что подчеркивает ее большие зеленые глаза. У нее мои формы. Мы маленькие, но сильные. Бегаем быстро.
Когда я сказала, что Эндрю вышел из тюрьмы, она замолчала, а потом спросила:
– И что с того? Он же говорил своему адвокату, что оставит нас в покое, ведь так?
Его адвокат звонил моему после развода: «Эндрю желает Линдси всего хорошего и больше не будет ее беспокоить». Он также выслал чек на крупную сумму, в качестве поддержки Софи. Я не тратила эти средства, а положила их на сберегательный счет в банке.
– Нам отныне нужно быть чрезвычайно осторожными, – сказала я.
– Мы ему больше не нужны, – утверждала она.
– Ты важна для меня. Будь осторожна, хорошо? Скажи мне, если увидишь его.
– Я даже не знаю, как он сейчас выглядит. – Моя настойчивость вывела ее из себя, и я надеялась, что она права и моя тревога напрасна.
Теперь я знаю: Эндрю просто затаился.
Я беру подушку с дивана и ложусь рядом с ней:
– Как твоя прогулка?
– Все отлично. – Она смотрит на меня. – Как твоя работа? Спина снова болит?
– Я приняла ибупрофен.
– Тебе бы на йогу. Должно помочь.
Иногда она набирает для меня ванну или делает массаж ног с лавандовым маслом, ворча, что мне нужно сменить работу. Она не понимает, что я получаю удовольствие от уборки. Мой мозг парит, пока я чищу, мою, расставляю все по местам. Все успокаивается во мне, и я чувствую удовлетворение и блаженство, даже гордость, когда закрываю за собой дверь клиента. Это здорово, что у меня свой собственный бизнес, что я независима и могу обеспечить себя и свою дочь.
Я пыталась объяснить Софи, что уборка для меня то же самое, что для нее искусство, но она лишь отвечала:
– И что ты собираешься делать, когда состаришься? Ты должна подумать о пенсии, мама.
