Здесь родился и рос ваш отец и мой сын, его сиятельство граф Вэйлр Мовильяр, впоследствии сменивший фамилию, данную ему его славными предками, на прозвище Лоет и променявший титул на паруса своего разбойничьего брига.
Лакей спешно подал руку внучке хозяина, и Тина, несмело оглядываясь, выбралась из кареты. Возможно, их дом в Кайтене выглядел не столь богато и внушительно, но поместье графов Мовильяров ее начало подавлять с первой минуты, вызывая желание дать стрекача больше, чем открыть в восхищении рот и произнести столь родное и привычное «Гарпун мне в печень».
Граф на мгновение остановился, с легкой насмешкой наблюдая за озирающейся Тиной. После указал кончиком трости на особняк и провозгласил:
– Добро пожаловать домой, дитя мое.
Девушка закусила губу, за что тут же удостоилась изломленной в нарочитом недоумении брови его сиятельства, расправила плечи и последовала за ним, чувствуя себя преступником, приговоренным к расстрелу. Высокородный дед шел впереди, франтовато помахивая своей тростью, прямой как жердь, с гордо задранным подбородком. В каждом его движении чувствовались величие и сознание собственного достоинства.
Еще в дороге он перешел с внучкой на «вы», приучая ее к обращению, принятому в кругах аристократии. Никакой Тины: либо Адамантина, либо дитя мое. За ругательства – несильный удар тростью по колену, как и за попытки шмыгнуть носом. За жест в виде указующего перста этот перст был отбит ладонью его сиятельства. Стоило ссутулиться – и хлопок тут же следовал по спине. Опустить взгляд себе под ноги – палец деда задирал подбородок. А когда Тина сплюнула – и вовсе получила по губам.
Но один из главных недостатков ее нового положения открылся в гостинице на третий день пути. Наутро его сиятельство пришел за внучкой, чтобы отвести ее на завтрак. Девушка открыла дверь, забыв о фальшивых локонах. Свое негодование граф выразил брезгливо опущенными уголками губ и фразой:
– Наступит ли предел моему терпению?
– Маменька с папенькой дольше терпели, – буркнула Тина.
– Что посеяли, с того и сняли урожай, – ответствовал дед. – Спрячьте этот позор, Адамантина.
Уже после гостиницы, когда путники уселись в карету, граф Мовильяр в задумчивости произнес:
– Одного не могу понять: как при троих отпрысках все пороки достались именно девице?
– Судьба, дьявол ее дери, – вздохнула Тина – и тут же получила тростью по ноге.
Но вернемся в поместье Мовильяр. Дед с внучкой вошли в особняк, где были встречены вышколенными слугами. Здесь явно не могло быть дядюшки Самеля с его баловством втихаря от родителей. На лицах прислуги сохранялось надменное выражение, никто из них не позволил себе разглядывать внучку его сиятельства, и только вслед хозяину и дочери второго сына графа поворачивались головы, и в глазах зажигался интерес.
– Вам покажут ваши покои, Адамантина, – произнес сиятельный дед,
