style="font-size:15px;"> Прошедшее столетие дало такие примеры разоблачения, что куда до них Жан-Жаку Руссо.
«Заголимся и обнажимся» – этот лозунг «Бобка» стал расхожим товаром, настолько расхожим, что, кажется, в моду входит прикровенность. Не Жан Жене, не Генри Миллер, не «Голый завтрак» У. Берроуза, а чинная трапеза, скромное утаивание.
Не Мария Башкирцева, не Вера Павлова, а Полина Барскова, если нашими деньгами. Действительно, как улитке выйти из своего домика, ручейнику покинуть свой футляр?
Но ведь и пребывать в нем томительно. Запрешься в коконе самого себя, и поразит тебя дурная бесконечность саморефлексии подпольного человека, недуг самопоедания.
Дневник не только принципиально, по сути своей, скрыт от чужих глаз, он не пишется даже для себя самого. Он пишется для Я, но другого, для не меня, для отражения в зеркале, ментальной тени, астральной проекции Я. Разговор с самим собой, но не с теперешним, сиюминутным – а другим, удаленным во времени и пространстве, переведенным в иное измерение.
Наверное, так.
Я, впрочем, давно дневник не веду, хотя ежедневники покупаю.
Я люблю поспать. И вот что странно, главные, самые сладкие часы, самые упоительные моменты сна – когда ты проснулся, но можешь не вставать. И тебя обратно в сон затягивает. Такая нежная слабость, такая дремная нега.
Чтобы встать, нужно сделать усилие. А оно мучительно, неприятно. И самое главное – ну вот ты встал, проснулся. И что? Этот требовательный мир перед глазами. Суета, дела, долги. Нет, радостно и бодро встречать утро могут только политики, бизнесмены и адвокаты.
Я даже на рыбалку рано утром не встаю. То есть или уж я не сплю и тогда иду на рыбалку. Или иду вечером.
У меня есть знакомая, дальняя знакомая (так говорят?), так вот она встает каждый день в шесть утра и пишет. К двенадцати она уже свободна. Можно сказать, весь день впереди.
Жуковский, говорят, вставал аж в пять часов, становился за конторку, писал до семи, а потом шел воспитывать наследника престола.
А Пушкин, когда просыпался, с кровати не вставал, конторку пододвигал к себе и писал до полудня. Потом брал палку и шел гулять.
А Достоевский писал ночью, когда уже все в доме ложились. Пил крепкий чай, как Кириллов, и писал до утра. Вставал поздно.
Некоторые пишут все время, как Дмитрий Александрович Пригов. И тогда все равно, рано ты встаешь или поздно.
Просто пишешь постоянно.
Правда, в постоянно пишущем писателе иногда угадывается что-то вороватое. Он все время настороже, начеку, он каждую частичку действительности, каждое мгновение, каждое слово и каждый шаг укладывает в свою творческую копилку. Увидел что-нибудь или услышал кого – и записал. А потом – бац, и рассказик готов.
Я же рано утром сочинять не могу, если только раннее утро не поздняя ночь, когда ты спать и не ложился.
Утро – время скепсиса и неприятия жизни. Я и завтракать не люблю…
Ночь – другое дело. Но
