style="font-size:15px;"> И Шнур (повторяя знаменитое дефиле Ирины Муравьевой, вступает):
Вот твой дом, а вот труба
Нашей фабрики красильной.
Ты была со мной груба,
И слова теперь бессильны.
На окно твое гляжу,
Размышляю бестолково,
Что же сделать мне такого,
Что же мне сказать такого,
Что же я тебе скажу?
Хор: Что же я тебе скажу.
Шнур:
Если я в твоей судьбе
Ничего уже не значу,
Я полезу по трубе,
Как простой российский мачо.
И на самом на верху
Напишу своей рукою
Слово русское простое
Слово крепкое простое
И магическое – …
Хор: И магическое – …
Шнур:
А наутро у окна
Своей спаленки тепличной
Будешь ты стоять одна,
Глядя на пейзаж фабричный.
И на заводской трубе
Ты прочтешь мое посланье —
Это символ расставанья,
Это все, что в назиданье,
Я хотел сказать тебе.
Хор: Я хотел сказать тебе.
Шнур:
Трубы фабрики дымят,
В небе солнце затмевая,
Снова повседневный ад
Город в траур одевает.
Я бреду к себе домой,
Слово на губах смакуя,
Говорю: Какого …,
Говорю: Какого …,
Не осталась ты со мной.
Хор: Не осталась ты со мной.
Всё замолкает.
Входит И.
Занавес
Эту маленькую телефонную записную книжечку, в синем кожзаменителе, с алфавитом, ступеньками вырезанном на правом обрезе, мне дала моя сестра со словами: «По-моему, это должно быть у тебя». Записная книжка моего отца.
Сестра родилась в феврале. Через месяц после ее рождения, 8 марта, я в последний раз разговаривал с отцом в его квартире на Чистых прудах. Мы сидели в комнате, где когда-то жила моя (и отцовская) няня, Анастасия Ивановна. Теперь сюда переехали книжные полки и отцовский письменный стол. Места здесь совсем не осталось. Это был даже не кабинет, но скорее склад и курительная. Мы сидели на тахте, тихо разговаривали и курили. Я смотрел на отца и как-то неожиданно вдруг заметил – как он осунулся. И что-то странное, почти детское проглядывало в его лице. Он говорил, что получил заказ на перевод Сёрена Кьеркегора (знаменитая работа «Или или» – «Одно из двух», другой возможный вариант названия). Он мечтал об этом. В советское время, разумеется, предлагать Кьеркегора к изданию было бессмысленно. Говорил как будто с воодушевлением, за которым проглядывала усталость. Я думал, это было связано с рождением сестры: она оставалась в больнице с матерью. Роды прошли трудно. Отец беспокоился.
На следующий день я пришел в редакцию «Эха Москвы». Она тогда располагалась в тесной комнате здания на Никольской (студия находилась в полуподвале, двумя пролетами ниже по железной лестнице). В комнате, как всегда, была толпа, потому что в ней каким-то чудесным образом размещались
