избы и запрокинул голову к темной лежанке:
– Мне тоже в колхозе нечего делать! Нечего! Мне не приболело. Заработал пятьсот пятьдесят дней, а чего получил? Двадцать тонн под дождем погнило у этих хозяев, да скотиной потравили. Прогон оградить руки у них не доходят… А мне заботы мало – я не председатель. Давно в город думаю и переберусь. Заимею оседлость. Меня пропишут, у меня знакомые… Ванька сугоновский, мой дружок, – в милиции. Он – лицо, имеет предпочтение… Я вон в Детчине мешок муки куплю…
Неприятно было, что Анна молчит. Хозяином в доме считался он, и Анна, хоть и старше на десять лет, теперь только молчит…
Взял ее Никанор в жены после многих скандалов по настоянию мачехи, желавшей из беспутного малого, пьяницы, каким в ту пору был Никанор, «сделать человека». Его нигде подолгу не держали: ни в городской плотничьей артели, где ему хотелось, ни в работниках. Так что, женив его, как говорится, сбывали с рук. Был и другой расчет: с женитьбой Никанор становился на хозяйство. Но, водворившись хозяином ко вдовой, тридцатипятилетней, не в меру замкнутой и, по слухам, погуливавшей бабе, Никанор с первого же дня принялся выплачивать ей за «обиду». Всякий раз, как напивался, выгонял жену из дому и с воплем носился за ней по всей деревне. Под одной крышей провели они с тех пор четверть века, вырастили троих детей, – а вот старое все живет меж ними, и редкая ссора проходит без того, чтобы Никанор не кричал о городе, в который, он знал, никогда не перебраться ему…
Он достал с полки заварной чайник, сахар, стакан и принес все на стол. Потом налил себе кипятку, наложил сахару – любил погорячей и послаще.
– Мать, иди, ужинать будем, – примиренно сказал он. Не дождавшись ответа, шумно отхлебнул из стакана. – Ай задремала?
Анна не спала, но и не слышала Никанора. На печи согрелась, легла поудобней, спиной к свету, и стала думать о сыне Михаиле, которого не видала с самого новогоднего праздника. Она вспомнила этот праздник, натопленный колхозный клуб, климовских девок, гармошку… Из Калуги приезжала и Нинка… Эта танцевала. Мишка, депутат районного Совета, в офицерском кителе, подвыпив, прямо сидел за столом и о чем-то громко говорил с председателем колхоза. А климовские девки – цветастые яркие платья, все племянницы тетки Анны – вертелись перед глазами, мешая смотреть…
«Может, приедет Михаил», – думает Анна со слезами. Она слышит, как Никанор дует на блюдечко, схлебывая горячий чай, и что-то хорошее, вызванное в ней мыслями о сыне, постепенно сменяется равнодушием ко всему. Ей, пригревшейся, не хочется вставать, надевать разношенные с глубокими калошами валенки, идти доить корову. Но она знает – идти нужно, и только выжидает чего-то…
Ночью Анна по-старушечьи часто и внезапно просыпалась, мучимая не то сновидениями, не то уже непроходящей усталостью. Храпоток мужа раздавался за спиной, сухо чиркала голая ступня, чесавшая ногу; молодой петушок в неурочное время принимался кричать… А в палисаднике все еще плескался дождь, но гроза, видно, ушла: окна темны. За стеной шуршали по соломе и вздыхали овцы.
