Никанор провел в хождении по магазинам. Покупал только самое необходимое: дрожжи, мануфактуру – вообще то, чего не надеялся достать в районе. И так как других дел у него не было, решил навестить сестру.
Был десятый час вечера, когда Никанор позвонил у двери сестриной квартиры. Открыла соседка, узнала его:
– В гости к нам приехали? Проходите, проходите, пожалуйста.
– В гости! Проведать Москву, как она стоит, – весело ответил Никанор. Пошаркал ногами и остановился посреди коридора.
Сестра долго возилась с ключом. Никанор, стоя вплотную к двери, ждал, посматривал на хлопотавшую в кухне полнотелую соседку. Сочувственно отметил: «Раздобрела против прежнего года!»
Сестру он поцеловал в теплую со сна щеку, прошагал по комнате.
– Чтой-то так рано ложишься?
Та выглядела утомленной. Скорыми, мягкими после первого некрепкого сна движениями собирала на стол. На неровно розовевшем лице – принужденная улыбка. Сердитый звон чашек, торопливые вопросы о том, как и когда приехал, вызвали в Никаноре ответную торопливость, настороженность.
За чаем говорили каждый о себе. Никанор посерьезнел. Ему незачем было что-то скрывать. Все это наболело: нелады в семье, колхозные неурядицы… Удобней думалось вслух:
– Я, сестра, однако, тебе скажу: при теперешнем разе мне бы в город перебраться самое подходящее. Детей я вырастил, в дело произвел. Семья… Теперь какая она семья? Ее нету.
– Нюшка-то при доме еще. Чего ей замуж спешить? Будет да будет нести в дом, как у вас говорят.
– Ее помощи мне не надо. Она и жить-то со мной не собирается. Трех копеек звону только узнала, а уже о себе понимает!
– На всех ты накидываешься! Я ведь еще девчонкой ее знаю. Наливай себе чаю, – говорила Ольга и тянулась рукой, подвигала сахарницу.
Давняя жалость к брату с годами стерлась, неприязнь прочно вошла в отношения. Может быть, причиной тому – война, голодные зимы: не до родственных чувств было тогда Никанору. Вечные жалобы на несправедливость судьбы перестали трогать – знала она им цену! Вот он говорит: колхозник с себя продавал, когда налог был. А ведь сейчас так хорошо живут, как сроду не жили.
Никанор достал из мешка кусок сала; счищая ножом прилипшую бумагу и сор, сказал:
– С недельку я у тебя поживу. Позволишь? – и коротко взглянул на нее: – Потом разочтемся.
Ольга пожала плечами: что ей было ответить?
– Живи… Только не поеду я к вам. Не надо мне твоих услуг.
– Что так?
– Не видала я от тебя хорошего…
– Мне тоже от людей хорошего не было.
– Сам виноват.
– Я от них хорошего не получал! – привставая, перебил Никанор. – Мне, может, в городе жить бы, кабы не они! Столяр бы стал. Но я тебе так скажу: дело – оно не веник, того брось, он и будет лежать. Я вон жизнь прожил, не о себе заботу нес. А нажил?.. Подыхать станешь – и вспомнить не о чем. Ты мне не говори: дети. Дети-то, они пожалеют! Они поразлетелись, теперича и крови родственной не чувствуют.
