простил.
Вначале я не понял, о чём идёт речь и при чём здесь Алёшка. Но Алексей Иванович тут же пояснил:
– Ты же, считай, вором меня назвал. Меня – отца своей жены, который, к тому же, за всю жизнь ни одной копейки чужой не взял.
Выходит, мой тесть до сих пор, вот уже несколько лет, почитал мои слова за несправедливо нанесённую обиду.
– Да ладно, Алексей Иванович! Кто прошлое помянет… Давайте лучше выпьем.
– Давай. Сейчас-то уже, конечно, дело прошлое. Но тогда… Я ведь даже мужикам на работе о тебе рассказывал. Мол, дочка хотела сына каким-то там Дмитрием назвать, а зять настоял – нет, только Алексеем! В честь меня, значит. Вот, мол, какой он у меня! Так-то. А ты взял и всё обосрал!
Теперь стало понятнее, что имел в виду тесть, говоря об Алёшке. Действительно, мы с Ниной договорились, причём ещё тогда, когда до рождения ребёнка оставалось несколько месяцев, что если будет мальчик, то имя выбираю я, а если девочка – то она. Но я предложил назвать сына Алексеем вовсе не в честь тестя, а просто потому, что мне нравилось само имя. По-моему, я тогда даже не знал, как зовут отца Нины. Но, видимо, у них с тёщей в семейных преданиях имела хождение иная версия событий. Ну и ладно – я не собирался вносить поправки. Для меня было важнее другое – то, что тесть так и не задумался о том, что «министры» вырастают из «начальников смен».
Как бы то ни было, мы расстались почти друзьями. Самолёт Алексея Ивановича улетал ещё только через день, так что я, насколько мог, постарался сделать для него приятным пребывание в нашем городе, чтобы хотя бы отчасти отблагодарить его за былое гостеприимство. Больше мы никогда не виделись.
Я рассказал эту длинную и, наверное, нудноватую историю лишь для того, чтобы объяснить, насколько гадок и противен я был сам себе, когда давал Дробышу согласие на авантюру с его дядей. И, конечно, я мучился не только страхом перед тем, что меня могут поймать за руку на должностном преступлении, и не только стыдом за предательство собственных убеждений – стыдом особенно позорным в том случае, если бы это стало достоянием гласности, хотя бы в рамках нашего отделения. Нет, помимо всего прочего, я был совершенно уверен, что Алла совершает ошибку и что таким методом всё равно ничего нельзя было добиться. Вот эта-то несуразная глупость и нелепость собственных действий, как мне кажется, угнетала меня даже больше всего остального. Кроме того, я почему-то считал, что Лёня после нашей сделки будет вести себя со мной фамильярно, чуть не подмигивать мне с гадкой ухмылочкой – мол, знаем мы вас, все вы «одним миром мазаны»! Я прямо физически предвосхищал, как меня будет коробить при каждой встрече с ним. Забегая вперёд, скажу, что Дробыш был более чем корректен и ничем не напоминал мне о маленькой тайне между нами. Может быть, оттого, что и сам не выглядел геройски, беря комиссию с родственников, а может, оттого, что понял, что меня подтолкнули к этому поступку особые обстоятельства – во всяком случае, он нисколько не удивился, когда я потребовал свою долю вперёд.
Кстати говоря, мы чуть не спалились на своей «левой»
