той бесконечной гонке эти часы после наркоза в больничной палате были каким-то другим, чужим и холодным миром, деловитые медсестры, спокойные врачи, многочисленные соседки и разговоры – ни о чем и о самом страшном…
– Ой, девочки, в этот раз прям легко прошло! Прошлый раз дважды меня скоблили – думала кони двину!
…
– Чего-то бледная она лежит, эй, подруга, может, медсестру позвать?
…
– А я своему говорю – давай лучше бэху возьмем, раз уж выбор есть!
…
– Нагнали что-то сегодня народу – в палате уже дышать нечем! Эй, девки, заткнитесь все – кислород жрете немеренно!
…
– Гляньте, эй, подруга, ты куда собралась-то? Тебя же штормит еще! Оклемайся сперва – для того ж и койка дадена!
А наркоз, оказывается, обезболивает только тело. И там, внутри, поселяется то, что потом потихоньку будет шириться и болеть, противно царапать сердце и постепенно вырастет в колючее и пропитанное ядом: «Ты отказалась». И, как только открываешь глаза на этой самой кровати и понимаешь и что уже … все – внутрь вползает это самое опустошение, про которое в палате почему-то никто не говорит… И хочется унести его отсюда побыстрее, чтоб эта пустота не заполнилась техническими подробностями и фразами женщин с соседних коек…
А потом так и не наступает за всю жизнь момент, когда твое тело захочет снова сделать тебе этот ненужный некогда, а теперь желанный подарок.
– Хорошо, Миш. Ты делай, как считаешь нужным, только давай сначала дети поженятся, ладно? Я потом тебе все помогу – давай только не сейчас, пожалуйста…
– О’кей, Катюх, всегда знал, что ты надежный человек!
…
И он, уже совсем спокойно собрав какие-то вещи, покружив по дому, крикнул с порога:
– Кать, дверь запри!
Как обычно. Будто и не ушел только что из моей жизни к другой женщине. К другому ребенку.
Домик мне от бабушки достался, в районе, после войны отстроен был, бабушка с дедом, еще молодые, сами сруб поднимали. Соседи тогда помогли, чем могли, все так жили. Дед мой был азартный, как что в голову втемяшится – тут же задумку в жизнь приводил. Потому и дом вышел не как у всех, а с высокими потолками, большой верандой, жилым светлым чердаком, который бабушка звала «светица», потому как жила там потом почти всю жизнь ее младшая подружка, Светик. Да и комнаты все заложил просторными, видно, надеялся, что детей будет много. Но военный голод и тяжелая стройка, пережитые моей бабушкой, нарушили все планы – родилась у них только моя мама. После ранней дедовой, а потом и бабушкиной смерти жила она там с тетушкой много лет, а три года назад и ее не стало.
Осталась в доме только Светик. Светик – давняя подруга моей бабушки, но я ее всегда за тетушку принимала. Ей уже, как говорит она сама, неприлично за семьдесят, но она по-прежнему бодра и просто потрясающе выглядит. Жизнь у нее сложилась не слишком счастливо, как и у многих, переживших войну и потерю родных. Правда, Светик
