ты, чернявый, мне коней не покрадешь? Смотри, у меня с барышниками разговор короткий!
И поднес к лицу цыгана огромный кулак, поросший жесткими черными волосами. Василь с достоинством ответил:
– Мне чужого не надо.
– Ну, ладно, пошли на конюшню, покажу тебе твое хозяйство, – махнул рукой председатель. По дороге, гулко шлепая кирзовыми сапогами по лужам, допытывался: – К нам-то ты чего? Или прогнали за что свои? Ну, молчи, правда все равно наружу выйдет, ее от людей не скроешь…
В конюшне было сумрачно и прохладно, сильно пахло навозом. Под ногами лежали засохшие и еще свежие дымящиеся кучки, их никто не убирал. Тревожно ржали в стойлах голодные кони, заслышав человеческие голоса. Председатель едва докричался до конюха, который присматривал за лошадьми. Тот, словно домовой, выбрался откуда-то из темного угла, шумно зевая. Тупо уставился на председателя.
– Митька, бесов сын,– рассердился тот. – Опять спал? Ой, гляди, оштрафую я тебя на десять трудодней!
– И вовсе нет, – нехотя оправдывался Митька, пятерней почесывая в бороде, где застряла сухая трава, выдавая его с головой.
– А чего они тогда у тебя ясли грызут, точно у них зубы режутся? Ведь не кормил, ирод!
– Задавал с вечера, – Митька с ожесточением сплюнул. Солнце приближалось к зениту, и сам он явно недавно пообедал и прикорнул на часок для лучшего пищеварения. Но это его не смущало. – Я бы от такой кормежки уже в двери не пролез бы, а у них ребра скоро шкуру проткнут. Напасти на них нет!
Митька явно терпеть не мог коней. И они платили ему тем же. Стоило ему подойти поближе, кони начинали зло фыркать и стучать копытами о доски перегородок. Митька испуганно шарахался и норовил схватить вилы. Только присутствие посторонних удерживало его от скорой и привычной расправы.
– Ну, все, Аника-воин, отвоевался. Сдавай дела вот этому чернявому, – велел председатель. – И шагай в правление. Там разберемся, куда тебя определить.
– Или не оправдал, Матвей Иваныч? – забеспокоился Митька. Суетливо поддернул штаны. В голове у него уже струились седые волосы, но было ему, по-видимому, на роду написано до самой смерти зваться уменьшительно-пренебрежительным именем. Даже малые дети окликали его Митькой, и он не обижался, часто поминая народную мудрость насчет горшка и печи.
Председатель не ответил, повернулся к Василю и строго указал:
– Коней здесь дюжина, но все они одной Звездочки не стоят. За ней присмотр особый. Этот огузок чуть было их всех не уморил. Так что принимай у него конюшню, а через неделю приду, гляну, не ошибся ли в тебе.
Председатель ушел. Митька что-то обиженно бормотал себе под нос, выбирая из волос и бороды клочки сена. Василь обошел конюшню. Худые и грязные кони косились на него и тихо похрапывали, но не пытались лягнуть, словно чувствуя к нему доверие. Возле одного стойла Василь задержался. Здесь стояла пепельная кобылица с белым пятном
