качала головой мать.
Пересиливая желания, выворачивая себя наизнанку, – представляла я. Она бы, может, и дала согласие, но не могла. «Так не принято» – социальная псевдомораль, вбитая в голову. Роль матери не позволяла ей нарушить установленные правила. Она хотела быть матерью, как миллионы матерей. Но больше всего она хотела быть как все, не выбиваться из потока. Остаться в безопасности.
Опять звучит мотив виновности. Я, в бешенстве, тогда разложила себе это так. Сотворила полочки и поместила в них людей, как в гробики. Мне необходимо было почувствовать себя другой. Понимать, что не понимают другие. Вывести себя из их треугольника с черной дырой внутри. Но сейчас, здесь, перебрасывая себя в прошлое, я признаюсь: было что-то еще. Что я не сумела уловить, чему не научили.
А он понимал, он воспринял этот тон, он вслушался.
– Окончательно, – подтвердил отец. – Выросла бы, – добавил он вдруг. – Но она не вырастет.
Я чуть не задохнулась тогда, помню. Что за путь ей готовят? Что за судьбу за ней признают? Клянусь, я почти увидела, как ангел садится на ее плечо. Там, где она сейчас, с легким шорохом крыльев. Я была на грани истерики.
Он не смотрел на меня, никто не смотрел. Я злобно процедила:
– Да пусть она сдохнет!
Он вздрогнул, мать пересекла кухню в один миг, обняла, увела в гостиную. Я провалялась с температурой три дня. Жар прокалил меня насквозь, я вышла из огня несгибаемой, чистой и злой. Мой гнев переродился во мне. Воспрял из самых глубин, поднялся из вороха переживай, мозаик недомолвок. Он собрался воедино, и именно тогда я осознала, что сделаю.
Не путаю же я его ни с чем?.. Не путаю?…
***
Она пришла совсем скоро. Был страшный скандал. Отец мой с матерью все-таки есть друг у друга, нашли же друг друга: они орали оба, по очереди, слаженно, маятник жалил то его, то ее. Я была в детской. Сестричка, наверно, пряталась на диване, пока ее тащили на крест.
– Ты спала с ним, отвечай сейчас же! Спала! – и не было в этом вопроса. Но девочка отвечала, и я не в состоянии разобраться – зачем.
– Да.
Сыпались ругательства, сравнения с другими детьми (а она была ребенок, ее и подростком трудно было назвать), проклятия богу (как будто он тут был). Вступал отец:
– Как ты смеешь! Что ты сделала с матерью! Что сделала с сестрой!
«Он бил тебя?» – подсказывала я (мне так хотелось в это верить!), но они были настроены только утверждать, чтобы не было путей отхода.
– Да. И пусть, – отвечала она мне. Им ее слова вручали оружие.
– Дрянь! – вспыхивал с готовностью отец. Он пересказывал все претензии, все неприятности, адресованные им из-за нее и о ней. Он выстраивал линию «прочь отсюда», возможно, и не желая этого в полной мере. Но она сама спровоцировала его на последнее слово. Она и мать.
– Мне не нужно, – сказала сестра и (точно-точно!) побелела. – Я ухожу.
– Нет, она снова за свое! – завыла
