ловко стряпали статейки, инспирированные Ильичом.»
«Друзей или любимцев у него, конечно, не было. Человека не видел ни в ком. Да и мнения о человеке был он довольно низкого. Сколько приходилось наблюдать, он каждого считал способным на предательство, на расчёт, на измену из личной выгоды. Всякий был хорош, поскольку нужен делу. А не нужен – к чёрту. А если вреден или даже неудобен, то такого можно и придушить. И всё это очень спокойно, бкззлобно и разумно. Можно сказать, даже добродушно. Он, кажется, и на себя смотрел тоже не как на человека, а как на слугу своей идеи.»
В газете стали появляться крамольные статьи и появились признаки того, что «Новая жизнь» со всеми её несбывшимися культурными прожектами непременно прикажет долго жить – и всё это благодаря бурной деятельности Ильича. Но ему – то это было всё равно, ему не привыкать – не в первый раз и не в последний. (Позднее, уже после Февраля, газету возродит Горький под тем же названием, но и этой, второй, уже антибольшевистской, не суждена будет долгая жизнь:
она будет закрыта… тем же Ильичом. А Горькому будет даден добрый совет поехать подлечиться куда – нибудь за границу…)
Свой очерк Тэффи завершает так: «…вся наша литературная группа решила уходить. Попросили вычеркнуть наши имена из списков сотрудников. В этой газете нам, действительно, больше уже делать было нечего.
Просуществовала газета недолго, как и можно было предвидеть. Ленин поднял повыше воротник пальто и, так никем и не узнанный, уехал за границу на несколько лет.
Вернулся он уже в запломбированном вагоне.» (то есть был заслан Германией в Россию, по остроумной реплике Черчилля, – «как чумная бацилла»).
(Тэффи, «Он и они», Слово, № 11, 1991.)
«Боже мой, что это вообще было! Какое страшное противоестественное дело делалось над целыми поколениями мальчиков и девочек, долбивших Иванюкова и Маркса, возившихся с тайными типографиями, со сборами на ″крвсный крест″ и с ″литературой″, бесстыдно притворявшихся, что они умирают от любви к Пахомам и к Сидорам, и поминутно разжигавших в себе ненависть к помещику, к фабриканту, к обывателю, ко всем этим ″кровопийцам, паукам, угнетателям, деспотам, сатрапам, мещанам, обскурантам, рыцарям тьмы и насилия″!»
(Иван Бунин, «Окаянные дни», издательство АЗЪ, 1991.)
Оказалось, что противостоять в империи этому массовому, организованному и всемерно поддерживаемому интеллигенцией напору революционеров было некому. А.С. Суворин записал в дневник: «У нас нет правящих классов. Придворные – даже не аристократия, а что – то мелкое, какой – то сброд.»
(К этому стоит лишь добавить, что перед Первой мировой войной большевистская «Правда» печаталась в Петербурге легально!)
В самом деле: во время войны с Германией в российском правительстве с осени 1915 – го по осень 1916 – го года сменилось пять (!) министров внутренних дел, три военных (!) министра, четыре министра земледелия… В тяжелейших условиях страшной войны, как на переправе, «меняли лошадей»? Кто же это делал? Император? Свидетели
