из сумерек, как луна.
– Бабушка, это я ложки украла, – облизнула сухие губы Варя.
– Тише, деточка, тише! Там гости пришли.
– Я их отнесла в комиссионный, потому что мне деньги были нужны. А в какой комиссионный, не помню, там у входа дядька маленький стоял в шляпе, он у меня за рубль купил.
– Ты вся горишь!
– У меня живот очень болит. Позови Пиночета.
И свернулась у себя на кровати точно младенчик, пытаясь боль убаюкать, и снова провалилась в забытье. А очнулась оттого, что здоровенный мужик в несвежем голубом халате согнал кота и подобранный на помойке вор, хам, драчун и лицемер, которого сначала мирно назвали Кузей, а он подрос на щедрых бабы Любиных харчах и стал драть всех котов и маленьких собак в округе, и тогда его переименовали в честь подлой мумии и гориллы, выгнул спину и злобно на доктора зашипел. Но мужику до грозного кота дела не было, он повернул Варю на спину, задрал рубашку и стал щупать живот. Девочке сделалось невыносимо стыдно, она принялась бить нахала по рукам и натягивать рубашку на ноги, но мужчина держал ее руки и все сильней нажимал.
– Здесь не больно? Не больно? А здесь?
– Что с ней, доктор?
– Да что угодно, хоть внематочная беременность!
– Господи помилуй! Ей шестнадцати нету!
– И что? Собирайте ее в больницу.
Пьяный был, наверное, доктор. Или несчастливый.
– Не поеду я в больницу, – встрепенулась Варя.
– С болью в животе шутки не шутят.
– Не отдавай меня, бабушка.
Старуха заколебалась и умоляюще поглядела на врача.
– Дело ваше. Пишите расписку.
Утром пришла без вызова участковая, грузная еврейка с густыми бровями и усиками на верхней губе.
– Ну что тут у нас стряслось?
Долго слушала, живот трогала, хотя и не так больно, хмурилась, ворчала и задавала неловкие вопросы, ругала последними словами дурака из «скорой», который хотел девочку на стол отправить, брови у нее ходуном ходили; Варе казалось, что она превратилась в Буратино, вокруг которого собрались ученые врачи и решают: пациент скорее жив или мертв?
– От нервов все. Что вы хотите, ребенок без отца, без матери растет. Девочка впечатлительная. Заварите травки, пусть попьет успокоительное. Диетку пособлюдает. Это ничего, пройдет.
– Чайку выпьете, Сарра Израилевна?
– Лучше кофейку, Любовь Петровна.
– С молоком?
– Я черный пью.
Долго на кухне сидели, еврейка жаловалась на дочерей, которые надумали насовсем уезжать.
– Сегодня, говорят, пускают, а завтра неизвестно, как все повернется. А я куда поеду? Молодым там, может быть, и лучше, а что я буду, безъязыкая, делать? Пока есть силы, таскаюсь по вызовам. А работу брошу, сразу слягу. Вот вы бы поехали?
Изящно одетая старенькая женщина наклонилась к участковой и шепотом, точно кто-то подслушивал их, произнесла:
– Отсюда? Куда угодно. А дочь моя – дура!
