в дверь прервал диалог, и Норват, поглядев на часы, тихо сказал.
– Готовься, пришла твоя дочь.
Пенни ахнула и попыталась успокоить руки, скрестив их. Чрезмерная дрожь выдавала ее волнение. Она очень давно не видела Линду и, сколько пробыла за решеткой, все время мечтала, что она и Милли придут, чтобы навестить и проведать родную мать. Но Линды и Милли все не было и с годами Пенни начала понимать, чего стоили ее же нерадивость и слепота по отношению к святому.
– Папа, что за срочность?! Я должна была завтра попасть на важную встречу, а ты вытащил меня! – ругалась Линда, с недовольным лицом влетев на кухню, а потом посмотрела на мать, широко растопырив глаза.
Пенни Норват несмело поднялась с места и поднесла дрожащие руки к своему лицу. Она прятала слезы радости. За годы существования вне свободы, Пенни совсем высохла и осунулась, глаза потеряли блеск, а лицо – былой шарм. Но ее больше заботили те изменения, что происходили внутри; Пенни не понимала, как могла раньше не думать о своих дочерях, предпочитая им поездки по модным мероприятиям. Будь Пенни на двадцать лет моложе, наверняка, не смогла бы смириться с тем, во «что» превратилась. Но сейчас для нее было важно лишь одно – прощение ее любимых!
Задержав дыхание, Пенни смотрела на совсем уже взрослую дочь и восхищалась тому, какой она стала. «Линда, моя девочка! Все та же маленькая девочка! Ни капельки не изменилась!»
Линда окинула мать непонимающим взглядом, а затем посмотрела на отца. Он ничего не ответил, с улыбкой наблюдая эту картину.
– Если сможешь, – несмело начала Пенни, – прости меня, Линда. За все прости… – не решаясь подойти ближе, она опустила голову. Слезы длинными ручьями побежали по лицу.
Линда какое-то время стояла неподвижно, не в силах поверить в увиденное. А потом, прокричав «мама!», бросилась к ней и крепко обняла.
Погладив Линду по голове, Пенни испугалась: парик, который потребовал надеть Майкл, слетел с головы дочери, обнажив ее гладко выбритую голову.
– Это модно так! – пояснила Линда, плача от радости. – Мам, как ты?
– Теперь все хорошо… Ты ведь со мной, моя девочка!
– Мам… – Линда никак не могла успокоиться. Она ощущала чувство вины, которую принято называть «испанской», то есть, когда кто-то стыдится поступков другого человека. В данном случае – ее отца, который безжалостно избавился от матери, упрятав в тюрьму. – Ты прости меня, что не приходила к тебе! Я никудышная дочь!
– Ты все правильно делала, это я никчемная мать! Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что вы с Милли значите для меня! Слишком поздно осознала, вы для меня – все, ради чего стоит жить! Сейчас мне и представить трудно, как могла дышать модой, оставляя вас одних, без материнской ласки… Я никогда не говорила с тобой по душам, Линда, не знала о тебе ничего. Я слишком много упустила, но должна была пройти через весь тот ад, чтобы все переосмыслить.
– Мамочка…
