имею в виду рабство.
– Египетское?
– Нет, отечественное. Мой прапрадед получил вольную всего за четыре года до вашего.
– Вот и славно, – еще приветливо, но уже нервно заключила разговор негритянка, – мы будем вместе бороться за равноправие наших обделенных рас.
Решив считать дипломатическую победу одержанной, гость осторожно обошел вигвам феминисток и ввинтился в антивоенную демонстрацию.
– Ты солдат? – закричал он на строгого юношу в форме. Тот молча улыбнулся очевидному.
– Военные должны воевать.
– Конечно, за правое дело.
Победоносно оглянувшись на меня, гость двинулся дальше, но я, потеряв его между друзьями абортов и врагами скорняков, сел на бортик бассейна, где отражался грандиозный купол с невнятной фигурой на макушке. Я всегда думал, что это – индеец, оказалось – Свобода.
Гость вернулся в восторге:
– Какая страна! Бастион демократии, последняя преграда азиатскому варварству и единственная альтернатива европейскому малодушию. Если бы она еще поменьше церемонилась.
– С кем?
– С кем попало! Сильная, уверенная в своей непоколебимой правоте держава, которая плюет на мнение слабонервных соседей.
– Тогда мне не стоило уезжать, а ему приезжать, – сказал я, но про себя, ибо ждал подарка – давно обещанную мясорубку, которую я никак не мог найти в Америке. Конечно, не потому, что она не изобрела этот кухонный агрегат, а потому, что перестаралась. Здешний процессор способен перемолоть бизона, но, что всегда бывает с прогрессом, не знает, когда остановиться. Чтобы умерить эффективность производства до съедобного – скажем, котлетного – уровня, нужна мясорубка на ручном приводе.
Как сказал гость, в самолете укутанный в одеяло подарок летел в отдельном бауле со стекловатной прокладкой. Оно и понятно: вырвавшаяся в багажном отсеке на волю мясорубка могла наделать бед не меньше шахидской бомбы. Освободив машину от уз, я испытал к ней невольное, как к Хаджи-Мурату, уважение. Ноздреватый чугун отливал серым, как небо в ненастье. Снизу торчала могучая лапа. В металлических потрохах ходил стальной винт. Жерло прикрывало решетчатое забрало. Каштановая ручка слегка лоснилась от времени, но оно не было властно над бессмертным корпусом. Сработанная, как сфинкс, на века, мясорубка всей своей статью клялась быть надежным якорем в океане смутных перемен. Об этой незыблемости объявляли иероглифы, отлитые на ее груди. Даже без очков я прочитал знаки рубленого, словно в «Правде», шрифта:
ХАРЬКОВСКИЙ МЕТЗАВОД. ЦЕНА – ШЕСТЬ РУБ.
Кровь, любовь и рыбалка
Рыбацкий лагерь мы выбрали по телефону.
– Ехать, пока не упрешься, – объяснил владелец избушки, которую он собирался нам сдать за немалые для канадской глуши деньги.
– Медведи, – боязливо спрашивала жена, – у вас есть? А то мы с детьми.
– Не беспокойтесь, – угодливо тараторил
