три дня живём в неизвестности, в посёлке чуть ли не осадное положение. В столовой кормят только до полудня, потом продукты кончаются. Через местных жителей добываем еду, они переживают за нас, за наших родных, которые лишены информации – переговорный пункт закрыт. У хозяйки день и ночь включён телевизор, все постояльцы собираются там, как на сходку, смотрят бесконечные новости и обращения к народу то одних, то других, гадают, что будет дальше. Под конец начинает казаться, что мы здесь уже вечность и никогда больше не увидим свой дом.
Когда всё разом закончилось, нам уже было не до отдыха. Предстояло как-то попасть на самолёт. Наши обратные билеты были действительны, но самолётов на всех не хватало, и народ метался между кассами и залом отбытия, образуя вихревые потоки. На третий день мы всё же улетели.
У меня остался на память пакет красивой гальки, которую я, чтобы успокоиться, собирала в те дни на пляже. Я назвала их «путчевыми камнями» и всем показывала, когда речь заходила о нашем путешествии. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, то вижу их: они лежат на дне большой керамической миски – дымчатые, белые, чёрные с золотыми крапинами, мраморные и зеленоватые в коричневую полоску – и кошка Мотя пьёт исключительно из этой миски.
ПЕТРОСОВЕТ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ
Ленинграду вернули его историческое имя, но как-то не приживалось оно, вязло во рту, писалось с ошибками, выговаривалось со смущением. Какой уж тут Санкт-Петербург, когда кругом развал и нищета, из всех щелей лезет криминал и, ещё больше сливаясь с властями и силовиками, всех подминает под себя. Хватает всё, что можно перепродать, а что нельзя – оставляет на произвол судьбы, на разруху и забвение… Но мы – люди маленькие, работаем, «надеемся на лучшее, но готовимся к худшему», как говорила моя бабушка.
Мы по-прежнему поддерживаем связь с Алексеем Ковалёвым, пригодился и заранее подготовленный для печати герб Санкт-Петербурга. Печатаем визитные карточки для горсовета. Золото, красное, чёрное – цветовая гамма высшего руководства, а для рядовых чиновников золото заменялось серебром, красный цвет – синим.
В один из моих приездов на Исаакиевскую с очередной партией визиток Алексей вдруг замешкался, а потом со словами: «Может, вам удастся… подождите меня здесь» – куда-то исчез. Полчаса его не было, и я уже подумывала уйти, зная привычку Ковалёва одновременно вести несколько дел и назначать несколько встреч, но тут он появился в сопровождении самого мэра. До этого с Анатолием Александровичем Собчаком мне встречаться не приходилось, хотя в Ленсовете я бывала часто.
Мэр шёл за Ковалёвым с хмурым видом, как бы говоря: «Во что ты меня опять хочешь втянуть?». При каких бы обстоятельствах я впоследствии ни встречала Собчака, он неизменно представал в том же образе – человека внешне доброжелательного, но заранее
