старуха уже ж встала на свои ноги и пошла. Фрося пошла тоже.
Пошла Фрося за старухой.
Получилось, что у старухи была хата на улице Трудовой, которая за клубом, который синагога, которая клуб.
И надо ж такое! Фрося увидела там в дворе у старухи на веревке мокрые тряпки, какие делаются для нарожденных.
Фрося, конечно, побежала в сам дом, а старуха туда уже ж вошла.
Фрося и старуха опять встретились лицом до лица. Встретились, а никого другого в хате не было.
Старуха, конечно, спросила Фросю, за чем Фрося.
Фрося все-все высказала прямо в лицо старухи.
Старуха сказала, что ничего даже малейшего нету, что тряпки, которые в дворе, накроенные для самой старухи, что пускай Фрося живет себе дальше-дальше, что тогда Фросе такие тряпки тоже будут нужные.
Фрося, конечно, не поверила старухе. Допустим, про что Фросе тряпки тоже будут нужные, чуточку поверила, а про что повешенные тряпки не для нарожденного – не поверила.
А 8 сентября в Чернигов зашли немцы.
Потом евреев убили.
Фрося с другими товарищами ходила смотреть, как евреев убивали. Не всех в одну секундочку, а по порядку.
Фрося по порядку и смотрела, и увидела знакомую старуху. Фрося старухе, конечно, кричала, чтоб старуха облегчила себе сердце перед смертью и все-все сказала.
Старуха смолчала. А потом уже не спросишь, хоть ты что.
Фрося попросила у меня большое прощение, что не узнала у старухи.
Конечно, я Фросю не простила.
Не простила не за то, а за другое. Когда ты не знаешь, тогда всегда молчи и не репету́й.
Так ушли следы моей родной мамы и нарожденной дивчинки – родной дочки Тамары.
А Тамара, простая украинская трудовая женщина, меня кормила-кормила. Своим молоком и своими слезьми кормила. А как же было меня не кормить? Я Тамаре далась на замену – получается, терпи, жди свою одну секундочку.
Конечно, Тамара тоже думала про следы, а время было уже не то. А всегда ж может перевернуться на то. Ты жди – следы не следы – не твое это дело. Было б что дать за свое.
Надо понимать.
Можно сказать, что я и есть виноватая во всем, не считая фашиста.
Это я сказала не от себя и не от Фроси. Это Тамара мне в уши говорила от самого первого дня совместной жизни как дочки и мамы. Только я ж не знала, про что мама Тамара говорит. Тамара ж мне считалась перед всеми-всеми моя мама. Конечно, не считая меня и Фроси тоже.
Я стала расти, и долго понимала одно – что моя мама меня не любит, а шпыня́ет. Если б на ту самую секундочку в наявности был мой отец, который муж мамы Тамары, может, я б хорошо посмотрела и увидела, что я в нашей родной семье чуточку другая, что, может, я сильно-сильно чернявенькая, что, может, у меня и носик. А мужа мамы Тамары в наявности не было. Я по своим годам могла это понимать, когда была в войну? Не могла,
