к ним крови, но внутренние органы все словно замерли, трудятся с натугой. Сердце бьется медленно, легкие едва колышутся. Он ходит-бродит в своем каменном убежище, пока генералы на передовой проливают кровь, но что, если фронт откатится назад? Что, если враги и сторонники снова поменяются местами? Небо такое яркое, что он закрывает глаза и видит красные сполохи. У Фарии отменные манеры, он наверняка припас еще один подарок, Гиберти полагает, что это очередной зверь. Папа непогрешим. Послы, их короли, их секретари-помощники – все они шуты, гоняются друг за другом, обмениваются пинками в зад, падают, вскакивают, хохочут, рыдают. Он смотрит вниз, на каменные ступени, видит, как в воздухе парят-переворачиваются комедианты, они вопят, сверкают сабли, падают на землю отрубленные конечности, катятся по ступенькам головы, не прекращая хохотать, визжать и болтать. Вырываются из-под кожи ребра, похожие на растопыренные когти какой-то огромной птицы. Сточные трубы под Прато забиты костями. Кости трещат…
– Ваше святейшество?
Солнце пронизывает ветви величественных пиний, играет на живой изгороди из тиса. Фария говорит об их общих врагах.
– Доказательства его глупости становятся с каждым днем все более явными, – говорит об одном из них Папа.
– Просто поразительно, как такой ничтожный ум может совершать такие грандиозные ошибки. Я считаю, что это чудо, – отвечает посол.
– Что ж, Фария, к вашим многочисленным талантам добавился и талант богохульника. Этот талант вполне уживается с остальными, – замечает Папа.
Идущий за ними Вич молчит. Время от времени Папа взглядывает на него, Вич покорно кивает в ответ. Верхняя терраса изрядно заросла, троица продолжает свою прогулку, но цель ее пока непонятна. Удары и шорохи становятся слышнее. Испанец каждый раз вздрагивает и озирается, двое других невозмутимо продолжают свою болтовню. Приближающийся грохот совершенно их не смущает.
Они проходят мимо небольших куртин фруктовых деревьев, ветви которых подперты рогатинами. Журчат фонтаны. Пинии прикрывают прогуливающихся от лучей солнца, они ступают по мягкому ковру из игл и наконец останавливаются возле высоких кустов, усеянных лиловыми цветочками. Фария горделиво улыбается: ему приятно, что его шутку оценили.
– Ваши пререкания не могут, конечно, не отразиться и на самом непререкаемом мнении, – замечает Папа, на сей раз обращаясь к обоим. Затем обдумывает каламбур касательно собственной «суетности», но отвергает его. День уже в самом разгаре, и здесь, в садах, он способен абстрагироваться от всего на свете. – Я не слишком силен в географии, – говорит Папа и воздевает руку, заранее отметая возражения Фарии, ибо пока не желает слышать хвалы собственному благоразумию и прозорливости. – Но будьте уверены, что я близко к сердцу принимаю все эти вопросы, касающиеся пропорций и расстояний, и признаю их значимость. – Что это? Кроха благосклонности, брошенная Вичу? Так и есть. – Их сложность пугает всех, кому приходится
