замуровал.
Кругом, куда ни посмотри, лежал первозданный голубовато-белый снег. Он толстым слоем лёг на землю, на ветви сосен и елей. Его было так много, что под его тяжестью нижние ветви деревьев склонились до самой земли. Деревья стали похожи на белые треугольные свечи.
На бездонно-голубом небе ни облачка, только небольшое зимнее солнце радостно посылало свои лучи вниз. Была такая тишина, что я слышал биение собственного сердца в груди.
Изредка, где-то высоко в ветвях, стрекотали сороки, да вдруг раздавался звук похожий на «Уф-ф-ш-ш!» – это срывался с сосен и елей снег, и с шумом падал вниз.
Я стоял и наслаждался представшей передо мной изумительнейшей по своей красоте картиной. Проживи я хоть тысячу лет в городе, я бы никогда не увидел ничего подобного. Мне даже жаль было возвращаться к своим делам, так заворожила своей красотой окружающая меня природа.
Зачерпнув прямо у двери полное ведро снега, я собрался было уже захлопнуть дверь, но не удержался от соблазна и, набрав полные пригоршни пушистого снега, стал осторожно смаковать его. Он был холодным и пах какой-то неповторимой свежестью – в нём, чуть-чуть пробивался запах свежевысушенного сена, запах подснежника и неповторимый запах лёгкого морозца.
Я стоял и смотрел, как оставшиеся снежинки в моих руках медленно таяли, и на их месте появлялись капельки воды. Какое это счастье жить в окружении природы, иметь возможность любоваться снегом!
Часа через полтора в избе стало тепло, и я решил немного привести себя в порядок.
Опять набрав с верхом ещё ведро снега, поставил его на плиту, а сам в это время стал высчитывать, сколько же дней я проболел, но так и не смог точно, да что там точно, вообще никак не смог подсчитать количество дней болезни. Ну, решил я – «На нет, и суда нет!» И ещё я подумал: пока я окончательно не окреп, мне дальше двигаться нет смысла, дальнюю дорогу мой организм не выдержит. Значит…, что «Значит» я уже догадался – необходимо позаботиться о пропитании.
Перед моим взором, словно живой, возник образ Захарыча, моего доброго ангела-хранителя, полюбившего меня как родного сына, только я до сих пор не мог понять – за что, за какие качества?
Он стоял у недостроенного ещё камина и, щурясь от дыма сигареты, смотрел мне в глаза и тихо говорил: «Запомни Алексей, с левой стороны печки есть две половицы, подними их и просунь руку под печь. Там, завёрнутая в тряпку и промасленную бумагу, лежит одностволка и запас патронов к ней. Они у меня хранятся на всякий случай – мало ли что. Вдруг придётся некоторое время пожить в лесу, вдали от чужих глаз…». И, продолжая заглядывать в глаза, спросил: «Не забудешь, где схрон?»
Что я ему тогда ответил, не помню, но вот сейчас, как никогда кстати, этот разговор вспомнился мне. Ну, что ж, мысленно ответил я ему, если, действительно, ружьё на месте, то я не пропаду…, во всяком случае, надеюсь.
И принялся за дело,
