Последний метр – миг – и можно дышать.
На нас больше никто не смотрит: все ищут глазами свои машины и автобусы – их припаркованы десятки, может, сотни вдоль всех обочин.
Спускаемся: Кедронская долина. Слева – кладбище, справа – кладбище; здесь будет вершиться Страшный суд; где-то тут геенна огненная. Сейчас всего лишь конец декабря, а здесь уже без всякой эсхатологии припекает – не спрятаться.
От стресса и солнечной активности ноги ватные.
В Иерусалиме всегда была то жара, то холод. В основном – холод.
Мы снимали маленькую комнатку на чердаке над баром. Хозяйка (и бара, и мини-гестхауса) – девушка чуть старше наших лет; русский у нее как наш (у Вани, например, акцент сильнее), хотя репатриировалась она еще в самом начале 90-х подростком (семья жила в Ленинграде) и с тех пор в России не бывала. В Израиле цены на алкоголь высокие, в кабаках – и подавно, потому внизу мы сиживали всего пару раз (первый – с гостевой скидкой), оттого с хозяйкой виделись редко.
Комната – просто голубятня. Окошки – кое-как вправленные стекла, между ними и рамой щели в палец. По ночам за окном холодало почти до нуля; у нас был электрообогреватель, два одеяла и покрывало, но мы мерзли, даже прижавшись друг к другу.
Кажется, протапливать комнаты здесь вообще не принято. Как минимум накладно это: электричество (как и остальные коммунальные ресурсы) в Израиле очень дорогое. А в нашем доме еще и проводка старая – постоянно срабатывало автоотключение. Оттого в домах зимой сумрачно, холодно, сыро: постирал, а майка за три дня не высыхает. Хочешь согреться – иди обедать на улицу под солнышко, нечего в доме днем торчать.
Для нас, северян, такой распорядок был крайне непривычным и дискомфортным: на Урале за окнами погода ненастная едва ли не круглый год, зато в помещениях всегда можно отогреться, расслабиться. Да: советское центральное отопление жарит без умолку и высушивает воздух, но это – сущие мелочи по сравнению с невозможностью нормального ночного сна.
Сад.
Свежо и зелено. Тень. Маленькое убежище посреди агрессивного душного базарного города. Выдыхаю и обваливаюсь на каменную скамейку.
Вокруг никого. Наконец мне снова не холодно и не жарко. Как на Кинерете, будто в Галилее. Откидываюсь спиной на стену ограды, закрываю глаза… Не уснуть бы.
Сейчас от сада остался совсем маленький огрызок – 50 на 50 метров. Но и этого достаточно, чтобы умиротворить, приютить, убаюкать. В центре этой заплатки из тишины стоят древние низкорослые деревья. Стареющие, перекореженные, будто завернутые внутрь себя стволы – в них и оливу с ходу не признаешь, разве что по листочкам. Они помнят, когда Гефсимания была большой; крестоносцев помнят, турок – говорят, что это древнейшие известные науке культурные растения. А может, и римлян помнят.
Оливы обнесены собственной оградкой, невысокой и реденькой. Под дерево не сесть, но вокруг обойти можно. Внутри огороженного участка лысеющий светлокожий садовник лопатой рыхлит землю. Благословенный труд.
Облокачиваюсь
