всего? Как совместить это с неизбывными жалобами ее на внутреннее одиночество, с признаниями в собственной неспособности «жить дома – душой» (в письмах Борису Пастернаку), с горьким лирическим отступлением в «Моем Пушкине»:
«…многое предопределил во мне „Евгений Онегин“ ‹…› и если я ‹…› когда уходили (всегда – уходили), не только не протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда, в саду, Татьяна застыла статуей».
«Всегда уходили…» – сказать такое, когда всю жизнь был рядом с ней преданный и понимающий ее человек?
«Сережа остался верен ей до конца жизни», – написала Анастасия Цветаева.
Как совместить все это с еще более горестной «попыткой завещания»:
«Мне все эти дни хочется написать свое завещание. ‹…› что-то, что мне нужно, чтобы люди обо мне знали: разъяснение. Свести счеты ‹…› Я дожила до сорока лет, и у меня не было человека, который бы меня любил больше всего на свете. Это я бы хотела выяснить. У меня не было верного человека. Почему? У всех есть…» (А. Тесковой. 1934, 21 ноября).
Это письмо надолго повергло меня в тяжелое недоумение – поразило вопиющей, как мне виделось, несправедливостью (особенно остро – в первом чтении). После всего сказанного ею о «чуде встречи», после восторженных писем о Сереже и стихов, ему посвященных, после его писем к ней, после его многолетней преданности – «не было верного человека»? И еще – «у всех есть»…
Неужели Марина Цветаева в самом деле верила в это? А писалось это одинокой женщине (Анна Антоновна Тескова никогда не была замужем).
Очень трудно, даже при всем знании происходящего с ними обоими в драматичной «совместности» (особенно в 1930-е годы), воспринять и осмыслить такую двухполюсность:
«…Сережу я люблю бесконечно и навеки ‹…› Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша!
‹…› Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и совсем не переменилась, – люблю все то же и живу все так же, как в 17 лет. Мы никогда не расстаемся. Наша встреча – чудо. Пишу Вам все это, чтобы Вы не думали о нем, как о чужом. Он – мой самый родной на всю жизнь» (В. Розанову. 1914, 7 марта).
А годы спустя: «У меня не было человека, который бы меня любил больше всего на свете. ‹…› У меня не было верного человека».
Тяжело размышляя над этим противоречием и в очередной раз перечитывая это письмо, я вдруг увидела в нем то, чего долго не замечала, точнее, на что не обращала пристального внимания, необходимого в этом случае. В том же письме Анне Тесковой после слов о том, что у нее «не было верного человека», Марина Цветаева в сущности сама признает несправедливость только что сказанного:
«Подымаю глаза, совершенно горящие от слез (целые дни!), и сквозь слезную завесу вижу лицо Сигрид Унсет из серебряной рамки: недоумевающее, укоризненное, не узнающее (меня)».
Сигрид Унсет – любимая писательница Марины Цветаевой, ее роман «Кристин, дочь Лавранса» занимал огромное место в жизни поэта
