На кострами заросшем Плутоне. Егор Мирный

      не ровен день споткнёшься об себя

      и выплюнешь отравленное лезвие;

      теряя перья, стая голубят

      сорвётся с языка несоответствием

      делам и помыслам; придвинется итог

      всего грядущего, прозрачный, незначительный.

      вчера общался с мёртвыми – и что?

      сегодня – мелковат и необщителен,

      сегодня, сталь нашарив за губой,

      чудишь себе, заламывая прошлое.

      и свет в тебе вещает голубой,

      и боль тебя, несбывшаяся, тощая,

      переживёт.

      круглый, как боль, короткий, как человек,

      даже когда живой, замечаю дымку,

      воздух прожжёный, над всем занесённый свет,

      смерть и любовь – за ручку, потом – в обнимку.

      мало курю. почти не курю. курю.

      всё преходящее – топливо: вздутые печи,

      пепел по кругу, огонь обращается в брют,

      выдох на вдох, а больше и крыть-то нечем.

      в сумерки вижу: там у меня внутри

      мало-помалу в пустотах зола осела.

      я открываю сердце по счёту три,

      тёплый, как ночь последнего воскресенья.

      счастья нет, хотя казалось вот-вот.

       это где-то «без пяти» тридцать лет.

       полдень жизни, или вроде того.

       город тула или, может, смоленск.

      память тонкую, что девичий сон,

      притесняют ненасытные дни.

      под ладонью затихает висок.

      шепелявит раритетный винил.

      бродит юность, бредит, щурится в даль

      близоруко. ничего не болит.

      полночь. Падает отвесно звезда

      и отскакивает от земли.

      когда я пережил своё детство, вернулся отец: