что не мечтает, а тревожится, места себе не находит, да горло перехватило. Сдавило будто петлёй…
– Да что ж ты плакса такая, Виньо, а? – неожиданно рявкнула Руфусилья. – И как с тобой в поход идти, ежели у тебя глаза всё одно на мокром месте обретаются!
– Я… я… – попыталась оправдаться та и расплакалась уже всерьёз.
– Тьфу ты, любовью ушибленная! – сплюнула рубака и быстро вышла, едва не вынеся дверь.
Вита изумлённо переглянулась с Тори. Та тяжело вздохнула. Молча подошла к сидящей на кровати Виньо, присела с другой стороны, обняла её за плечи, попросила:
– Не сердись на сеструху мою, уважаемая Виньовинья! Её однажды тож ушибло этой самой любовью! Так ушибло, что до сих пор искры в глазах имеются!
– Не может быть, – удивилась фарга, – Руф выглядит такой… несгибаемой!
Виньо посмотрела на Тори с надеждой:
– Расскажешь? Ну… если, конечно, можно!
Рубака с сомнением наморщила нос и почесала в затылке.
– Ну, если кратко, без подробностев, то, наверное, можно! Дело было около шестидесяти лет назад, я ещё совсем шмакодявкой бегала. Топорик мне батька подарил деревянный, вот я и игралась. А Руфусилья тогда уже твёрдо решила рубакою быть и отцу о том сказала, чтоб не искал ей женихов, а тех, кто найдётся, – отваживал. Тот решением её не очень был доволен, думал, найдёт ей мастера из своих – он у нас сталелитейщик, – но перечить не стал. Любил нас батька-то… Ну вот она с утра – на учения, а потом смотрим, задумчивая такая стала приходить. Придёт, сядет у алтаря на скамеечку и давай косы плести. А потом узнали мы, что она с парнем встречается. Не нашенский гном, не из Синих гор, издалека откуда-то. Тоже на рубаку учился, знатен был – по одёжке и манерам видать, что не из последних гномов своей тьмутаракани. Вроде всё сладилось у них, а однажды… – Торусилья повздыхала, – однажды он уехал и не вернулся. И так торопился, что даже с сеструхой не попрощался! Она его поначалу ждала, а потом озлобилась… Вот с той поры и ходит злобная!
– И даже письма не написал? – с ужасом спросила Виньо.
– Ни письмеца, ни записочки, ни слова доброго не передал.
– Козёл… – констатировала фарга.
– Ты это… почтенного гнома не смей рогатой скотиной звать! – вскинулась Тори.
Однако возмущения в её голосе почти не было.
Редьярд стоял на пороге своих покоев, и комната казалась ему незнакомой. Из похмельного состояния выплывать было тяжело и неприятно, хотелось вплыть обратно белым лебедем, да так там и остаться.
– Ваше величество?
– И здесь нашёл? – горько спросил король, поворотясь к секретарю. – Нету меня, братец, нету! Ты меня не видишь!
– Но… – попытался возразить тот, трепетно прижимая к себе папку с документами.
– А видишь ты, – с нажимом продолжал его величество, – моего старшего сына Аркея! Вот к нему и иди. У меня отпуск!
Тяжело вздохнув, королевский секретарь ушёл.
– Мне
