мировоззрения, одной веры, одного способа общения людей и начало другого мировоззрения, другого способа общения» (18, с. 231).
Если сравнивать поколения 1860-х годов с поколением родившихся в 1880-е годы, то можно с уверенностью отметить, что появились «новые молодые люди» с другим миросозерцанием и мироощущением, носители новой культуры. Они разное требовали от жизни и разное ценили в ней.
1860-е годы – время, настойчиво требовавшее утилитарности и пользы от искусства. Его творцы, на знамени «которых было написано имя Чернышевского» (19, с. 63), безбоязненно – вслед за Писаревым – провозглашали, что «сапог выше Шекспира». Искусство своей целью ставило служение бедным людям, униженным и оскорбленным, несчастным и обездоленным. Это был благородный подвиг русских деятелей культуры, которые навсегда «обязали» себя быть «гражданином». Во главу угла ставили учительство и пользу от искусства. Перефразируя Оскара Уайльда, можно считать, что в искусстве главным становилось «что», а не «как», содержание заслоняло форму.
Серебряный век провозгласил новое божество – культ красоты, культ самоценного и самодовлеющего искусства. Во множестве возникают авторские объединения, исповедующие новые подходы к решению вопросов культуры. Во всех сферах искусства – резкий разрыв с традицией и интенсивный процесс обновления художественного языка.
Гимназист, будущий теоретик символизма Валерий Брюсов (1873–1924) записывает в своем дневнике в 1893 году: «Что, если бы я вздумал на гомеровском языке писать трактат по спектральному анализу? У меня не хватило бы слов и выражений. То же, если я вздумаю на языке Пушкина выразить ощущения fin de siecle (конца века)! Нет, нужен символизм!» (20, с. 55). И он же пишет в 1903 году: «Наши дни – исключительные дни, одни из замечательнейших в истории… В глубинах наших душ начинает трепетать жизнью то, что века казалось косной, мертвой материей. Словно какие-то окна захлопнулись в нашем бытии и отворились какие-то неизвестные ставни. Мы, как стебли, невольно, несознательно обращаем наши лица туда, откуда льется свет. Провозвестники нового – везде: в искусстве, в науке, в морали. Даже в повседневной жизни означаются тайны, которых мы прежде не знали. События… сквозь грубую толщу их явно просвечивает сияние иного бытия» (21, с. 374).
Соратник первых русских футуристов Б. Лившиц (1886/1887-1938) писал о новых мотивах и формах в литературе и живописи: «Если рвать с прошлым, так уж совсем… Это было не только новое видение мира во всем его чувственном великолепии и потрясающем разнообразии, мимо которого я еще вчера проходил равнодушно, просто не замечая его: это была вместе с тем новая философия искусства, героическая эстетика, ниспровергавшая все установленные каноны и раскрывавшая передо мной дали, от которых захватывало дух». И продолжает свои дерзновенно-новые мысли в книге «Полутораглазый стрелец», без которой сегодня не обходится ни одна работа по истории русского авангарда: «Мир лежит, куда ни глянь, в предельной обнаженности, громоздится вокруг освежеванными
