Савелия. У Губана в руках была откупоренная бутылка и стаканчик, а под мышкой – краюшка пшеничного хлеба.
– Двадцать тыщ! – повторил Копылов внушительно. – Сам же, собственной губой, брехал!
Изумились все, засмеялись. Губан покрутил бородой и с ироническим уважением отметил:
– Цифра зазвонистая!..
– «Вашбродь, – говорю, – позвольте вам доложить: чем вам такие капиталы убивать, я вам подешевле найду… утробистую бабочку, не к этой приравнять!» ~ «Пошел вон, – говорит, – болван! Ты, – говорит, – животное! ничего не понимаешь!..» Нет, двадцать-то тыщ я понимаю, думаю себе, а вот ты, действительно, помутнел. Опосля слышу: застрелился… Без меня уж. Я отслужился.
– Двад-цать тысяч! Ничего-о! – подавленным тоном повторил Грач, – Отколь же они взяты, спрашивается? трудом нажиты?…
– Ну, трудом… Из фамильных. По родословию… – простодушно пояснил Памфилыч.
– По родословию и образованием также, – веско прибавил Савелий Губан.
– Да, он на одиннадцать языков знал, сукин сын! – хвастливо вставил Копылов и соврал.
– И когда на них перевод придет? – мечтательно проговорил Терпуг.
Губан укоризненно покрутил головой, но ничего не сказал, потому что занялся угощением. Не спеша, бережно и осторожно налил водку в стакан, широко перекрестился, обвел присутствующих строгим взглядом.
– Пожеламши всем добраго здоровья! – торжественно сказал он. Выпил и крякнул. И было у него на лице выражение человека, твердо знающего себе цену и не забывающего о том, что угощение купил именно он, а не кто другой.
С торжественной медлительностью он наполнил стаканчик опять и поднес не хозяину, как полагалось бы по этикету, а писарю, потому что человек он был несравненно более нужный, чем Памфилыч. Потом уже налил хозяину и Копылову. Остальных собеседников ему вовсе не хотелось угощать – совсем не нужный ему народ. Но уже из старины принято было: не обноси никого, а то врага наживешь. Помедлил с минуту и, скрепя сердце, налил неполный стаканчик. Предложил сперва Рябоконеву. Потом Фокину. Оба отказались, и это было настолько приятно Савелию, что когда и Грач, любивший выпить, последовал все-таки их примеру, он сказал убеждающим голосом:
– Дают – так бери, а бьют – так беги! Чего ломаться-то?
Но Грач не взял.
Терпугу, как человеку еще слишком молодому, Савелий вместо водки предложил нравоучение:
– А ты, Никишка, сперва ветер в пригоршни собери… Соберешь – ну, тогда можешь и за богачей браться… Так-то!.. – Ведь куда несется-то! – покрутил он своей клинообразной бородой и рассмеялся. – Куда лезет!.. Туда же, куда и прочие!.. В Сибирь ты, парень, глядишь, боле ничего!
Или туда, за маленькие окошки, в энту емназию с железными решетками. Тоже храпит, как и порядочный…
Терпуг, задетый этим пренебрежительно-насмешливым тоном, весь вспыхнул. Было обидно до боли, а сдачи
