или хук справа, я не разбираюсь в терминологии бокса. Просто когда семидесятикилограммовый парень отвешивает пощечину сорокакилограммовой девочке – это всегда больше, чем пощечина.
Мою голову по центробежной развернуло вправо так, что я на секунду увидела собственную попу. Кстати, неплохая попа, если откровенно, уж лучше бы он по ней ударил. Я медленно повернула голову обратно и посмотрела ему в глаза. Он молча развернулся и быстрым шагом ушел. И все.
Не было никаких «слезы хлынули градом», не было «он упал на колени и просил прощения», никаких «я прикоснулась рукой к лицу, все лицо горело» – никаких этих киношных телодвижений не было. Был просто удар и все. И звон в правом ухе.
Слух вернулся на следующее утро. Мой не вернулся больше никогда. Сначала мне было некогда горевать: я делала компрессы для уха, пила что‐то от головной боли и капала что‐то от отита. После дня мучений поволокла свое туловище к ЛОРу. Там узнала, что у меня сильный ушиб, и неделю я провалялась на больничном. Было больно. Но не потому, что с парнем рассталась. А потому, что ухо ныло не переставая. И я тоже ныла.
После этой истории, когда какая‐нибудь ванильная барышня пишет печальный пост в инстаграме: «Мне так больно, он разбил мне сердце», я каждый раз думаю: девочка моя, а ухо ни разу не разбивали? Просто вот это действительно больно.
Когда у тебя разбито ухо и когда у тебя «разбито сердце» – это два разных глагола «разбито».
Про разбитое ухо, в отличие от разбитого сердца, нет красивых печальных стихов, нет красивых картинок, вообще ничего нет.
Если у тебя разбито сердце, ты можешь сделать фотосессию, где вся в пледе сидишь на подоконнике, за окном дождь, в руках кружка какао, а в глазах печаль. Если у тебя разбито ухо, то единственное фото, которое ты можешь сделать, – это рентгеновский снимок.
Потом ухо прошло, и я затосковала по Моему. Мои дворовые подруги тоже изрядно переживали за меня, одна из них выдала невероятно мудрую фразу: «Бьет, значит любит. Натуся, он боялся тебя потерять, поэтому ударил. Думаю, ты упустила свою настоящую любовь…» Я всерьез переживала и думала: надо его вернуть. Но он пропал. Сотовых телефонов тогда не было, а домашний оказался отключен. Кто‐то рассказывал, что он уехал к родственникам в Екатеринбург.
Мой появился, когда я уже училась на пятом курсе университета. Он встретил меня у подъезда. Сильно похудевший. На мой вопрос, где он пропадал, сказал, что в тюрьме. Возможно, в Екатеринбурге. Возможно, там у него и есть родственники. Меня это почему‐то не удивило.
Его проблемой была излишняя агрессивность, помноженная на стереотип, существующий в головах простых русских людей: «Бьет, значит любит».
Неудивительно, что мы с ним были вместе, ведь этот стереотип существовал и у меня в сознании. Чем сильнее он прижимал меня к стене, чем грубее хватал за запястья, тем больше я была уверена, что вот это и есть настоящая любовь.
Если действительно побои – показатель
