который служил им чем-то вроде путеводной нити Ариадны.
Кроме всего прочего, какими бы крутыми эти немцы ни считали себя тут в прошлом, на нашей стороне они всего лишь наивные дети природы, тупая деревенщина, а их рации и винтовки значат ничуть не больше, чем там-тамы и ассегаи каких-нибудь зулусов. Пусть я не разбираюсь в оружии, но все равно понимаю, что за эти почти восемьдесят лет человечество шагнуло далеко вперед. Кроме того, эти наивные парни даже не подозревают ни о цифровой связи, ни о спутниковой разведке, ни о приборах ночного видения. Если я поделюсь с ними информацией, то могу рассчитывать на приличное обращение и, возможно, даже вознаграждение. В любом случае, если наши им все-таки накостыляют (а это почти неизбежно), я смогу сказать, что меня взяли в плен и силой и угрозами принудили к сотрудничеству, а я гражданский человек, который не давал никаких клятв и поэтому не обязан проявлять мужество и героизм. Но если все-таки дело выгорит и эта дыра захлопнется так же неожиданно, как и открылась, то с моей помощью немцы сумеют разгромить здешний совок и прибить Усатого – а это значит, что весь остаток своей жизни я буду кататься как сыр в масле.
Мы подъехали к группе немецких зольдатенов. Захвативший меня немецкий командир, к которому молодые солдаты почтительно обращались «герр унтер-фельдфебель», а те, которые постарше, по-панибратски «Дитрих», приказал мне оставаться на месте. Сам он, забрав отобранные у меня вещи, пошел докладывать единственному в этой группе офицеру. Никем иным этот тип в фуражке быть не мог. Неужели и тут никто не говорит по-русски или хотя бы по-английски? Почти сразу к ним присоединился еще один тип, немного моложе и более интеллигентного вида, чем унтер-фельдфебель Дитрих. На того посмотришь – и на ум сразу приходит совхозный бригадир времен моего детства. Морда красная и сапоги в навозе по самый верх, но бо-ольшой начальник. Нет, второй был совсем другого поля ягодой – у него высшее образование было явно написано на физиономии, к тому же паспорт те двое показывали именно ему. Минут десять они там возбужденно базарили по-немецки, тыкали пальцем в мой документ, потом снова базарили. Затем офицер махнул рукой – и один из охранявших меня солдат несильно, но обидно толкнул меня в спину прикладом винтовки, сказав при этом только: «Комм, комм, швайне».
Я подошел. Этот интеллигентный немец, назвавшийся унтер-офицером Николасом Шульцем, действительно очень хорошо, почти без знаменитого немецкого акцента, говорил по-русски.
– Вы, господин Тимофейцев, – сказал он мне, – попали в руки солдат доблестной германской армии. С этого момента ваша жизнь в ваших же руках. Любое сопротивление или обман будут караться вплоть до расстрела, любое сотрудничество будет вознаграждаться по мере получения положительных результатов. Ваше положение дополнительно облегчится еще и тем, что вы не еврей и не большевик, а значит, в вашем случае возможны любые варианты – от самых положительных, до самых отрицательных. Скажите, господин
