сказала она, придавив сигарету о стекло.
– Здравствуй, – сказал Тимофей.
– Пустишь пожить?
– Чего ради?
– А мне жить негде, – сказала она так непосредственно и просто, будто весь мир, и этот самый Тимофей, и все, все, все обязаны заниматься ее благоустройством.
– Буржуй выгнал?
– Я сама ушла. А ты – самый лучший.
Тимофей усмехнулся:
– Раньше не знала?
– Дура была. Не понимала.
– А теперь поздновато. Видишь, я какой. И не мужик.
– Ничего. Я тебя научу. Я тебя вылечу. Если захочешь, конечно.
Тимофей вспомнил кота: «Она тебя обманет». Потом – его же: «Прощать». Пожал плечами и представил, что живет не один, а с ним рядом женщина, плохая или хорошая, неважно, главное, что рядом. И если опять хватит какой-нибудь кондрашка, то будет она его обихаживать. Будет ли? Мальвина. Лиса Алиса. Кто знает?
– Ну, черт с тобой, – сказал он. – Поживи.
И они стали подниматься к его квартире.
– А у меня теперь машина есть. А как твоя? – спросила она.
– Развалилась.
– Я буду тебя возить. В театр. В больницу, если нужно. За город, будем гулять на свежем воздухе, на конях кататься, – торопливо говорила она. – Буду на рынок ездить. Свежие овощи, полезно. Авокадо. Ты любишь авокадо? Рыба. Хочешь, я сейчас поеду, привезу, что скажешь. Красное вино. Тебе можно?
Он вставил ключ в замочную скважину.
– А еще, – добавила она, – заведем кота, как раньше.
– Вот этого не надо, – сказал Тимофей. – Ни за что. Про кота забудь. Тебя коты не касаются.
Иллюстратор
Повесть
Из окна мастерской, она же моя теперешняя квартира, видно белое, под ровным серым небом, бесконечное полотно замерзшего Финского залива. На белом – мелкие черные запятые, лыжники и рыбаки, потерявшиеся в чуждом пустом пространстве. Брожу по комнате, пытаясь заново воскресить, извлечь из закоулков памяти осколки того, что растворено в мутном киселе ускользнувшего времени. Холодно. Большие окна плохо обороняют от давления западного ветра. На мне валенки и толстый свитер.
Когда-то давным-давно писал я воспоминания, а разогнавшись, вознамерился сделать из них роман. Написал несколько глав. Но не окончил, текст этот был заброшен и забыт на годы. Мешало разное. Долго болела, а потом умерла мама Нина. Тянулись хлопоты с докторами, больницами и сиделками, потом с местом на кладбище и установкой памятника. Стало не до писанины, хоть к матушкиной кончине относился я как к непременной неизбежности, ибо был уже в том возрасте, когда и собственное исчезновение не кажется невероятным. Требовались деньги, я много работал, соглашался на всякую дрянь, лишь бы платили. Через год после мамы Нины внезапно умерла Ванда, а
