ваш кот. И кот умер. Однажды Тимофей нашел лежащее посреди комнаты на боку, ставшее вдруг плоским, бездыханное, жалкое тельце и заорал в голос. Душная квартира была горяча и пуста. Слезы сами собой лились из глаз. Уложил кошачье тело в обувную коробку. А дальше? В помойный бак? Невозможно. Тело друга. Закопать на кладбище, где хоронят людей? Машина не заводилась. Вернулся домой, нашел в Интернете контору, которая занимается захоронением домашних животных.
Явились два амбала, неумело изображавших сочувствие, забрали кошачий гроб, получили тысячу рублей и ушли. Тимофей представил, как они тут же, в соседнем дворе, только чтоб он не увидел, кидают кошачье тело в мусорный бак, в ближайшем магазине покупают холодное пиво и усаживаются распивать в тени Юсуповского сада. Вяло, разомлев от жары, веселятся, ожидая следующего вызова по мобильнику, радуются, какая им досталась клевая, денежная и непыльная работенка и какие все вокруг лохи…
Нужно было возвращаться в театр. Пошел раскаленными улицами пешком. По дороге потерял сознание, упал. Театральные люди нашли его только на третий день в коридоре зачуханной казенной больнички, оплатили приличную клинику с отдельной палатой и хорошим уходом. Тихо текло время, неизвестное Тимофею, он был без сознания. Инсульт.
– Ну как он? Очухался?
Лежащий медленно открывал глаза, моргал. Фокусировал зрение, сверху что-то громоздилось, нависало. Разглядел. Недобритая дряблая шея. Подбородок, выбритый почище. Бородавка. Волосы из ноздрей. Сивые. Светлые глаза, веки, обведенные красноватой каемкой. Дряблые мешки под глазами. Тонкие сжатые губы.
Дрогнули губы, шевельнулись.
– Ухты, смотрит! – Рот остался приоткрытым.
Откуда-то возник желтый прокуренный большой палец и подоткнул кверху зубной протез.
Лежащий почувствовал, как его взяли за руку, пожали.
– Вы меня видите? Слышите? – спросил рот. – Если слышите и видите, пожмите мне руку.
Тот пожал. Пожал еле-еле, сил не было.
– Пусть скажет что-нибудь, – произнес голос кого-то невидимого.
Тимофей напрягся, вспоминая, как это делается. Что-то в голове его завращалось и забегало. А та голова, что торчала над ним, вдруг поехала ввысь, скукоживаясь, за ней потянулось вверх длинным конусом тело в зеленой медицинской робе. Как в кино – плавный и быстрый отъезд от крупного плана на дальний.
Звучания слов никак не вспомнить, не составить, однако видятся, ясно проступают накарябанными посреди белого листа бумаги, будто неуверенной детской рукой, письмена: где это я? Я – кто? И вдруг неожиданно для самого себя он проскрипел склочным кошачьим голосом нечто вроде «мяу».
– Вы нас понимаете?
Тимофей прикрыл и открыл глаза, слабо шевельнул пальцами.
Откуда-то возникла картонка с листом бумаги, в руку ему вставили карандаш.
– Попробуйте
