«Фас!» подай – вмиг любого разорвет. Возможных отравителей перешерстит, еду проверит, заговорщиков на дыбу вздернет. Если только к новгородцам не перекинулся… Но тут ничего не поделаешь, придется рискнуть. Ты мне постелил?
– Откушал бы перед сном, княже. Дома, я видел, и не ел ты вовсе.
– А кто тебе сказал, что я собираюсь спать? Орать я собираюсь, друже. И орать так громко, что ты и представить себе не можешь.
– Воля твоя, Андрей Васильевич, – отвернулся холоп. – А я поем. Мне уши заткнуть али как?
– Али как, – вытянулся на потнике возле костра Зверев. – Тебе этого крика все равно не услышать…
Фактический глава братчины «худородных» Иван Кошкин после спасения царя от покушения и венчания Иоанна на царство сделался дьяком Разбойного приказа. Сиречь – его руководителем. Сколько его помнил Зверев – боярин постоянно пиршествовал с друзьями до утра, а потом, окатившись ледяной водой, отправлялся на службу. Но то – при Андрее, при прочих братьях по пиву[10]. В первые месяцы бояре Шуйские, сторонники Старицких, буйные новгородцы, вполне могли попытаться силой убрать юного и никому из них не угодного государя, а потому полсотни вооруженных бояр, да еще с преданными холопами, Кошкину нужны были под рукой. Однако трон устоял, бояре – кто нехотя, кто с радостью – принесли клятву верности, московские полки признали новую власть, и насущная потребность в преданных сторонниках отпала. Опять же – пить каждый день без сна невозможно, тут никакого здоровья не хватит. Да и у бояр из братчины – у каждого свои дела, свои имения, поместья, государева служба по охране рубежей. Торчать в Москве вечно он не могут. Братчина обычно собиралась зимой, ближе к Рождеству, когда Юрьев день знаменовал окончание полевых работ и расчетов между крестьянами и помещиками, когда появлялось время отдохнуть, получить в казне жалованье за службу, продать в столице часть урожая или иного своего товара, а заодно – встретиться с друзьями, поговорить, сварить пивка, напиться тесной компанией до поросячьего визга, а через недельку-другую, с больной головой и хорошим настроением, отправиться восвояси, к прежним каждодневным хлопотам, к службе и весенним полевым работам. Сейчас – конец августа, самая страда на полях. Так что ни о какой братчине, ни о каком веселом разгуле речи быть не может. И сейчас, в темной полуночи, дьяк Разбойного приказа наверняка почивает после плотного ужина и фляги испанского вина, утонув в теплой мягкой перине.
– Хотя это нетрудно проверить, – пробормотал ученик мудрого волхва, закрывая глаза.
Отогнав посторонние мысли, он во всех подробностях восстановил в памяти облик боярина Кошкина: краснолицего, пышнотелого, со шрамом через левую щеку и холодным в последние годы взглядом, с реденькой короткой бородой. Вспомнил пульсирующую жилку на виске, под войлочной, стеганной золотом тафьей, вытертые в уголках глаз ресницы, холодные тонкие пальцы, столь странные при общей упитанности; вспомнил голос, неуверенную улыбку при разговорах о племяннице, столь неожиданно ставшей
