вам уважение, которого вы заслуживаете.
– К черту уважение! Я ничем не отличаюсь от остальных мужчин. «Доктор» – это не обязательно, Кэтрин.
– Почему вы зовете меня Кэтрин?
– А почему бы мне не звать тебя Кэтрин? Это твое имя, и звучит это более взросло, чем Кэти.
– Минуту назад, когда я коснулась вашей щеки, вы смотрели на меня так, словно вы не хотите, чтобы я была взрослой.
– Ты ведьма. В мгновение ока ты превращаешься из наивной девочки в соблазнительную, влекущую женщину, женщину, которая отлично знает, что делает, кладя мне руку на щеку.
Я старалась избегать его настойчивого взгляда, от которого мне сделалось жарко и неловко. Хорошо бы сейчас оказаться уже на кухне! Я разглядывала книги на полках, скульптурные миниатюры, которые Пол, похоже, коллекционировал. Куда бы ни падал мой взгляд, все говорило, что больше всего мой опекун ценит красоту во всех ее проявлениях.
– Кэтрин, я хочу спросить тебя. Это не мое дело, но я должен тебя спросить. Что было между тобой и твоим братом?
Колени мои подкосились. О господи, неужели по нашим лицам все было понятно? Почему он спрашивает? Это абсолютно не его дело. Он не имеет права задавать такие вопросы.
Мне не следовало отвечать ему, однако здравый смысл и трезвость суждений изменили мне, и я заговорила:
– Вас шокирует, если я скажу, что когда мы четверо были заперты в одной комнате, и нам некуда было деваться друг от друга, и каждый день тянулся как вечность, то мы с Крисом не всегда смотрели друг на друга как брат и сестра? На чердаке он сделал мне станок, чтобы я могла развивать мускулы, не теряя надежды стать когда-нибудь балериной. Я танцевала на гнилых досках, а он занимался, штудировал старые энциклопедии. Он слышал музыку, под которую я танцевала, и подолгу незаметно смотрел на меня.
– Продолжай, – приказал Пол, когда я замолчала, уйдя в прошлое и забыв о нем.
Я стояла, опустив голову, и тогда он вдруг подался вперед, схватил меня и посадил к себе на колени.
– Расскажи мне остальное.
Я не хотела говорить. Его взгляд стал обжигающе-требовательным. Таким я его еще не видела. И, проглотив комок в горле, я продолжала:
– Музыка всегда сильно на меня действовала, даже когда я была совсем маленькая. Музыка словно подхватывала меня, поднимала ввысь и заставляла танцевать. И спуститься с такой высоты можно было, только полюбив кого-то. А если спускаешься, ощущаешь ногами пол и некого любить, то приходит такая опустошенность и потерянность.
– И так ты танцевала на чердаке, пребывая в мире грез, а спускаясь на землю, обнаруживала, что единственный, кого можно полюбить, – твой брат? – с холодным бешенством сказал он, испепеляя меня взглядом. – Правильно? И ты полюбила его не той любовью, какой любила близнецов, правда? Тем ты была как мать, я знаю. Это было понятно всякий раз, когда ты смотрела на Кэрри или произносила имя Кори. Но какой любовью ты любила Кристофера? Материнской? Сестринской? Или…
Его лицо налилось краской, он встряхнул меня.
– Что
