жареную рыбу, проворчав: дескать, пригорелая, ушла в горницу, села за стол писать курсовую. Но быстро сморилась, зазевала, прихлопывая ладошкой широко отпахнутый рот, роняя сморенную голову на стол; помаялась эдак и увалилась спать. Слава Богу, хоть не стала проверять уроки, тыкая ребятишек носами в тетради, где сохли фиолетовые кляксы. Ребятишки поскучнели и опять закручинились по таежному кордону и родимой маменьке… Танька сунулась было с книжкой к дремлещей молодухе:
– Тетя Фая, ни-ичо тут не пойму…
– Отвяжись от меня… тупица!
Даже не оборачиваясь, зло отпихнула девчушку и угодила по губам, отчего верхняя вспухла и прилипла к носу. Танька, вскрикнула и, зажимая в себе рыдания, отскочила к столу.
Зарекалась коза не шастать по чужим огородам… Не отошло и недели, как выветрились из озорной Ванюшкиной головенки ночные зароки, не осилил искушения слабый человичишко; надыбал в буфете мешочки с черносливом и пряниками, ловко, на то и художник, срисовал затейливые молодухины узлы и, развязав их, вдосталь полакомившись, по рисунку и завязал.
А тут еще один грех добавился… Учительница дотошно выясняла, кто бедно живет, тому выдать катанки и телогрейки, и нищеброды угрюмо затаились.
– Что уж бедных нету? – скривилась учительница. – Все богатые?
Девчушка, что сидела с Ванюшкой на одной парте, замахала ручонкой.
– Тебя записать, Аня Байбородина?
– Нет… Вот Ваня Краснобаев бедно живет. Без отца без матери…
Ванюшка тут же плечом и локтем смахнул Аню на пол, за что был выставлен из класса. Дома еще и молодуха высрамила:
– Голь перекатная, а туда же… Лишние тебе были телогрейка с валенками…
Вечером, когда обнаружилась недостача пряников и чернослива, на пустое брюхо торчал паренек под Марксом, в сыром, заиндевелом углу и, боязливо трогая уши, исходящие жарким полымем, вытянутые, как у осла, клял… ведьму!.. мачеху!.. моля ей скорой пропасти.
Иступленно алкающая отмщения долго не отходила душа, и бродила злоба ярой брагой, до сердечной боли распирая грудь, ища русло, чтоб выплеснуться. И на другой день, усевшись в горнице учить уроки, Ванюшка вырвал из тетради двойной лист и намалевал бедную молодуху в такой обличке, в какой даже прыщавые отроки постеснялись бы малевать в безбожно исписанном и продырявленном клубном нужнике.
Со свирепым нажимом, чуть ли не вспарывая бумагу, ломая грифель, снова и снова чиня карандашный огрызок, намахал Ванюшка сухоребрую, голую бабу с раздоенно повисшими, как у древней козы-стародойки, унылыми титьками, потом щедро накудрявил низ тощего живота, а вместо ступней изобразил копыта; мало того, волхвитка, словно ожившая, взнуздала черного кобеля, закружилась над деревушкой, испуганно приникшей к земле, обмершей в чарах волхвитских, и полетела, правя на Лысую гору, где табунится клятая нежить. С осиной талией вышла молодуха и похожей на кусачую
