style="font-size:15px;"> У патологической анатомии была еще одна особенность. Здесь можно потерять чувство реальности, забыть о том, что медицина создана людьми ради людей. Вот, например, этот мозг… Седдонс внезапно и с необычайной остротой осознал, что всего несколько часов назад это был мыслительный центр определенного человека, координатор его чувств – тактильных, обонятельных, зрительных, вкусовых. В нем рождались мысли, он знал любовь, страх, торжество. Вчера, а возможно, даже сегодня он приказывал глазам плакать, а рту пускать слюну. Умерший был инженером. Значит, его мозг знал математику, сопромат, разрабатывал конструкции, может быть, строил дома, дороги, церкви. Наследием этого мозга продолжают пользоваться живые люди. Но что он теперь? Масса ткани, лежащая в формалине, которую сначала рассекут на срезы, исследуют под микроскопом, а потом сожгут в печке.
Седдонс не верил в Бога и не мог понять, как могут верить в него образованные люди. Чем более развитыми становились знание, наука, мышление, тем неуместнее казалась религия. Но Седдонс верил в то, что за неимением лучшего можно было назвать искрой человечности, кредом индивидуума. Как хирург он, конечно, не всегда будет иметь дело с индивидуальностями, не всегда будет знать своих больных, а даже если и будет, то перестанет воспринимать их индивидуальности, сосредоточившись на хирургической технике во время операции. Но Седдонс уже давно дал себе клятву – никогда не забывать о том, что за всякой техникой стоит больной, то есть человеческая индивидуальность, неповторимая личность. Учась на медицинском факультете, Седдонс видел, как другие студенты постепенно заворачиваются в кокон самоизоляции, отчуждения от больных. Иногда это была защитная мера, целенаправленный отказ от личностных эмоций и чувства вовлеченности. Седдонс же ощущал в себе достаточно сил для того, чтобы избежать такой отчужденности, но на всякий случай заставлял себя думать об этом и разговаривать с собой, что удивило бы многих его друзей, считавших его поверхностным экстравертом. Хотя, кто знает, может быть, они не удивились бы; разум, мозг, как бы его ни называли, – такая непредсказуемая машина.
А вот что можно сказать о Макниле? Чувствует ли он что-нибудь? Седдонс не знал этого, но подозревал, что его душа тоже окружена непробиваемой броней. А Пирсон? С ним сомнений не было. Джо Пирсон все время оставался холодным клиницистом. Несмотря на все его актерство, годы работы сделали его черствым циником. Седдонс посмотрел на старика, который выделил сердце и внимательно его рассматривал.
В это время Пирсон поднял голову и посмотрел на студенток:
– Из истории болезни этого человека нам известно, что три года назад он перенес инфаркт миокарда. Второй инфаркт он перенес в начале этой недели. Итак, сначала мы исследуем коронарные артерии. – Под внимательными взглядами будущих сестер Пирсон принялся осторожно вскрывать артерии сердечной мышцы. – Где-то здесь мы обнаружим область тромбоза… Да, вот она. –
