оборачивающаяся все время сужающимся коридором. И по нему почему-то надо куда-то выходить. Причем не просто выходить, а пробираться меж торчащих из стен мокрых камней. В самом конце коридор настолько сужается, что я понимаю: все, мне не пролезть, задохнусь. А лезть надо. И тогда, от ужаса, я начинаю кричать и просыпаюсь от собственного крика.
– Так, выходит, вы именно Абрашку Терца и видели, – то ли утвердительно, то ли вопросительно произнес Синявский. – Странно. Хотя… Хотя вполне возможно… По моим расчетам… Впрочем…
Затем, пробормотав что-то неразборчивое, он уже начал было подниматься по лестнице на второй этаж, как вдруг остановился, поманил меня пальцем и таинственно зашептал:
– Марья спрятала вашу книжку за диван. Давайте другую.
Я дал. Но Синявский повел себя странно. Он ее приложил к глазам, обнюхал, попробовал на язык и попросил еще одну.
– Зачем? – удивился я.
– А вдруг она опять спрячет!
На это возразить мне было нечего – а вдруг опять спрячет? Мне и в голову не пришло спросить, зачем Марья прячет книжки, да еще непременно за диван. Откуда я знаю? Может, здесь так принято. А тем временем Синявский обнюхал и вторую книжку, причмокнул языком, потребовал еще одну и поплелся наверх. «Точно, съест», – промелькнуло в голове. Но не успел я хорошенько обдумать царящие в этом доме порядки, как Синявский вернулся. Заглянул под лестницу, потом сунул нос в соседнюю комнату и опять же полушепотом:
– Марья-то где?
– В аптеку пошла. Сказала, минут через десять придет.
– Тогда я приду через пять.
И, уже высунувшись в дверь, с порога спросил опять:
– Так вы и вправду Терца видели?
– Видел, но недолго, – почему-то ответил я. – Хотя кого я видел, я и сам толком не понял.
– Дед, а дед, – подступал я к Носатому, опасливо поглядывая на висящую на стене маску, – а ведь ты бандит.
– Сам ты бандит, – отмахивался дед. – А я рэволюционэр и этот, как он? – о! – Робин Гуд. Григорий Иванович так и говорил, что мы все – это как один Робин Гуд. Потому что мы хотели, чтобы была справедливость и чтобы все уже, наконец, были здоровы.
– Дед, – не отставал я, – но вы же еще до революции весь юг грабили.
– Как весь! – удивлялся моей необразованности дед. – Ты таки ничего не знаешь! Мы брали только у богатых. Бедных мы не трогали. Мы еще им отдавали, чтобы ты таки знал.
– Ну да, – догадывался я, – с бедных и взять нечего. Что их грабить?
– Правильно! – восклицал он. – Все должны быть равные! И все должны одинаково кушать.
– Но все не могут быть равными, – внушал я ему научный взгляд на мир. – Все не равны уже с рождения. Один умнее, талантливее, лучше умеет работать и вообще имеет больше за душой.
– Ну конечно! – радостно соглашался он. – Если ты больше имеешь, так и должен больше отдавать. Ты же
